Люда умолкла, затем ушла в ванную, а Борис на кухню, потягивал там водку и чувствовал, что с каждой рюмкой ему становится легче. Людмила в это время созванивалась с матерью, но о чем они говорили, что обсуждали, не слышал.
В знак протеста Люда впервые не легла в спальне на семейную кровать, рядом с мужем, а устроилась в другой комнате на диване, положив подушку под голову и накрывшись пледом.
Она протестовала против того злополучного черного волоса, который нашла чисто случайно под подушкой и никак не могла смириться с тем, что в кровати, где они скрепляли свою любовь еще до брака, мог находиться еще кто-то другой, вернее, другая. И это происходило в то время, когда она за тысячи километров думала о нем, верила в его порядочность и одновременно вела неравную борьбу со своим проклятым и возможно неизлечимым недугом. Вот, что значит оставлять мужика одного! И это еще не все. Если бы она была здоровой и крепкой, она так же поносила бы его за неверность, глядела бы злыми глазами в его виноватые глаза и вдруг, не подчиняясь разуму, бросилась бы на него как голодная волчица. И в кровати, сгорая от страсти, простила бы ему случайную измену, его неосознанный порыв, необдуманный шаг, который может допустить всякий мужчина при определенных обстоятельствах. А теперь что?
Но Люда не чувствовала позыва плоти, этой хрупкой, но чрезвычайно важной нити, способной заштопать сердечную рану, возникшую только благодаря бездоказательным подозрениям. Она злилась на него и на себя тоже. Однако человек ни к кому не бывает так близок, как к самому себе. Самому глупому и дурному человеку кажется, что он пуп земли и только единицы способны видеть свои недостатки и критически относиться к своей внешности, и своим достоинствам. Люда не принадлежала к такой категории женщин, и все ее величие заключалось в красоте, которая стала убывать не только с возрастом, но, главным образом, в связи с болезнью.
«Я совершила трагическую ошибку, выйдя за него замуж. Что мне его богатства, к чему мне эти хоромы, если здесь нет тепла и уюта? Среди этих пуховых подушек и матрасов на подогретой воде, среди зеркал в золоченых рамах – леденящее душу равнодушие и изощренное предательство. В то время, когда меня кололи шприцами и кормили целыми пригоршнями таблеток, он тут развлекался с черноволосыми цыганками и ни разу мне не позвонил. А я, дура, все время верила, что он любит меня. Да он меня никогда, никогда не любил. Ему только казалось, что он любит, хотя любить он не способен: у него нет сердца и широты души. Хоть не лгал бы мне на счет какого-то кавказца. Я должна уехать отсюда, во что бы то ни стало. Пусть он сгорит в собственной похоти с проститутками, да с цыганками. Недаром он, во время нашего медового месяца, водил меня в сауну, где блуд и похоть чернели на лбу у каждого, кто переступал