Порошин знал Завенягина еще тогда, когда жил в Москве, был вхож через отца – профессора медицины в самые высокие круги общества, руководства страны. В Москве же встречался он на даче Серго Орджоникидзе и с нервным, вспыльчивым Ломинадзе.
– Ты мне понравился сразу, Аркаша! – говорил Завенягин юнцу Порошину.
– Интеллигент, белоручка! – насмехался грубовато, но добродушно Виссарион Ломинадзе.
Но Менжинский и Ягода доверили Аркадию Порошину на Лубянке новый отдел. Да вот отец-профессор был неожиданно арестован. Попал в опалу и Аркадий. В результате – новое назначение, ссылка к Магнитной горе. На должность заместителя начальника милиции. Порошин прекрасно понимал, что жизнь и карьера рухнули. Его невеста Клара уже нашла другого. Оставалось одно – затаиться, чтобы уцелеть. В Магнитогорске его приняли холодновато, косились на франтоватую кожаную куртку черного хрома, на модный заграничный галстук с изображениями дракончиков, блестящие сапоги, запах шик-одеколона, голубую рубашку.
Начальник НКВД Придорогин вошел шумно, отбросив дверь пинком, потер ладонью свой сабельный шрам на лице:
– Меня вызвали в Челябинск. Останешься за начальника, Порошин. Как у тебя дела, Аркаша, движутся?
– Какие дела?
– С антисоветской листовкой. С похищением трупа. И сигнал о вредительстве Голубицкого не расследован.
– Бумажку с выдержками из Библии следует, по-моему, выбросить.
– Ты с ума сошел, Аркаша? Да ведь наши же сексоты, эти вонючки, Шмель, Разенков, и на нас с тобой донос намалюют. Будто мы пособники и укрыватели контры. Опасайся этих гнид-осведомителей. И уничтожай их, так сказать, периодически, для профилактики. Не будь чистоплюем.
– Но ведь никакой антисоветчины в бумажке нет. Там цитаты из Евангелия.
– Ты можешь сие доказать, Порошин?
– И доказывать не стану. У меня память хорошая. Выдержки из «Откровения» Иоанна Богослова, глава шестнадцатая.
– Но выдержки, Аркаша, со смыслом, с намеком. Любому понятно, что контра изображает революцию, товарища Сталина. Как там сказано? «Они пролили кровь святых и пророков… престол зверя… и сделалось царство его мрачно, и они кусали языки свои от страдания». Это ж, Порошин, как бы наиточнейший портрет нашей эпохи. Ась? Усек!
– Не хочется, Александр Николаевич,