…
До Вашего жаждущего доминировать беспокойства я подобных беспокойств не встречал, и мне, как человеку, которого постоянно куда-то то ли носит, то ли несет, очень с ним комфортно разговаривать (я тут как раз вчера ехал на эскалаторе, вел тихую беседу, и мне по громкоговорителю прочли мой любимый в виде песни стих, прямо таки в унисон «осенние листья шу-мят и шумят в саду»), и хочется поделиться, только я не уверен, что должен вмешиваться. С другой стороны, вечно меня заносит в чужие жизни в переломные моменты.
….
Ну, и, пожалуй, на этом месте я позволю себе не согласиться с Вами, что главное в Любви – терпение, потому главное везде – смирение. И у меня есть для пояснения два следующих образа. Терпение сродни ноше за спиной. Она вполне посильная, но дорога длинная, и чем дальше идешь, тем больше кажется, что груз тяготит, и наступает момент, когда хочется не только его сбросить, но снять одежду, обувь и идти голым, чтоб ничего не мешало, хотя и боишься, что в одно мгновение стал беззащитным. А смирение, это на ладан дышащий домик в деревне, приобретенный по случаю, и потому что совсем жить негде. Ты заходишь в него, вздыхаешь, и начинаешь уборку. Расставляешь нехитрую утварь, и начинаешь обживаться, то тут подлатаешь, то там, то прикупишь занавески. Потом обрастаешь хозяйством, потом делаешь ремонт, потом копишь средства на новый фундамент, потом на сруб, и постепенно все меняется до неузнаваемости, и, хотя у тебя не становится меньше проблем, и конца края нет заботам, ты с большей легкостью и энтузиазмом принимаешь каждый новый миг, и строишь планы на будущее. И ты помнишь себя голым, но не считаешь наготу беззащитной, потому тебе не от кого обороняться и некого стыдиться.
***
Но, что, мысли – ветер, им можно воспользоваться, чтобы наполнить паруса, а можно и пренебречь, отправляясь странствовать на автомобиле. Сердце стало больше на одну Любовь, и выносливее на одну боль. И никому ещё не удавалось взять меня за руку так, чтоб я не стал отождествлять себя с этим человеком, но напротив согласно собственному определению Любви, захотел познать невозможное, преодолевая ежесекундный страх, и руководствуясь Любознательностью, и чувствуя, что уже так много получил взаймы, что, претендуя на иное, нарушаю все возможные принципы бытия. Есть, таки, повод себе верить, что когда влюбляешься «по-настоящему» глубоко, то видишь перед собой вовсе не своё отражение, не плод своих желаний. А другого человека. Желанья во плоти. Другие желания, другие страхи. И думаешь, что это совершенно невозможно. Невозможно само существование этого, потому что ты и так не в состоянии ужиться с собой, а оказывается и горизонты шире, и бури ужасней. И теряешься, и сомневаешься вдвойне от неуверенности в себе и возможности существования в тебе того нового, что привнес взгляд на полюбившегося человека. Невозможно, но притягательно, приятно, заманчиво и увлекательно. И то, что сказано Вами совсем не новость для меня. Я так думал, я об этом догадывался, но я знать не знал, что Вы это говорили, и всякий раз решаясь послушать интервью, я замираю, слушая,