Неужели вас не интересует, что случилось на самом деле, мистер Рэксем? Меня – очень.
Так или иначе, прошло три дня (по-моему, я об этом уже упоминала), и… я начинаю беспокоиться. Здесь особо нечего делать, у меня полно свободного времени, чтобы размышлять, мучиться и предполагать худшее.
Несколько последних суток я именно этим и занималась. Волновалась, что вы не получили письмо. Или тюремные власти его не передали (не знаю, могут ли они поступить так без моего ведома). Или что я плохо объяснила.
Больше всего меня тревожит последнее. Ведь если так, то я сама виновата. Я старалась писать коротко и ясно, но теперь думаю, что зря. Вам нужны факты, подтверждающие мою невиновность. Вы ведь не можете верить мне на слово.
Когда я попала в тюрьму, остальные заключенные – не стану кривить душой – казались мне людьми из другого мира. Нет, я не считала себя лучше их. Просто они были здесь… на своем месте, что ли. Даже смертельно напуганные и те, кто пытался навредить себе, даже те, что визжали, бились головой об стены камер и кричали по ночам, даже совсем молоденькие девочки, едва окончившие школу. Они… не знаю, как объяснить. Мне казалось, что они здесь в своей стихии – с бледными, изможденными лицами, зачесанными назад волосами и смазанными татуировками. Весь их вид указывал на то, что они… виновны.
Я другая. Прежде всего, я англичанка. Я не понимала, чего от меня хотят, когда они злились и начинали кричать что-то мне в лицо на своем странном жаргоне. Кроме того, я отношусь к среднему классу. Это написано у меня на лбу. А самое главное – я никогда не сидела в тюрьме. И не знакома ни с одним человеком, сидевшим в тюрьме. Здесь существуют особые правила, свои секретные коды, свои подводные течения. Я не понимала, что произошло, когда в коридоре одна заключенная передала что-то другой и на них набросились охранники, не понимала, когда может начаться драка и кто станет бросаться на людей. Не понимала, от кого надо держаться подальше. Не знала, как одеваться и как себя вести, из-за чего тебе могут плюнуть в лицо или ударить. Не знала, что может спровоцировать охранников.
Я по-другому говорила, не так выглядела, вообще казалась себе не такой, как они.
А однажды в уборной я увидела женщину с бледным ожесточенным лицом и гладко зачесанными назад, как у всех остальных, волосами. Она шла прямо на меня. Ее глаза напоминали два холодных гранитных осколка. Моей первой мыслью было, что незнакомка страшно рассержена и опасна. Я даже подумала, что лучше пойти в другой туалет. И вдруг сообразила, что смотрю в зеркало, на собственное отражение.
Осознание, что я ничем не отличаюсь от других заключенных, втянутых безжалостной системой, должно было повергнуть меня в ужас. Как ни странно,