Так, надо попробовать кого-нибудь другого. На этот раз мой выбор пал на Холли. Сцепив зубы, я ждала результата.
Наконец-то! Из решетки над головой полился ласковый дождь, и это было… просто восхитительно. Трудно подобрать другое слово. Вода текла под нужным напором, пропитывая меня животворящим теплом. Капли стучали по голове, выбивая из нее остатки сонливости и выпитого вечером вина. Кто бы ни была эта Холли, я определенно нашла в ней родственную душу. Вымыв волосы, я долго стояла с закрытыми глазами, отдавшись приятным ощущениям. Хотелось стоять здесь вечно, наслаждаясь этой вопиющей роскошью, но я вспомнила, что минут десять только разбиралась с настройками. Если не выйду прямо сейчас, то героический ранний подъем окажется бессмысленным. Зачем было вставать ни свет ни заря, если я не предстану сейчас перед Сандрой – бодрая, свежая, энергичная.
Решительно выключив воду, я потянулась за пушистым белым полотенцем, напоминая себе, что если выйду сейчас, то смогу принимать такой душ хоть каждый день.
Внизу меня встретили божественный аромат поджаренного хлеба и детский смех. На ступеньке валялся маленький клетчатый халатик, а посреди холла – одинокая тапочка. Подняв то и другое, я прошла в кухню. Сандра стояла перед огромным хромированным тостером с кусочком темного хлеба в руке. За металлической стойкой для завтраков сидели две девочки в ярко-красных пижамах. Их кудрявые волосы, у одной почти черные, а у другой – совсем светлые, были растрепаны со сна, и обе неудержимо хохотали.
– Не поощряйте ее! – взмахнула кусочком хлеба Сандра. – Если вы будете смеяться, она сделает это снова.
– Что сделает? – спросила я, и хозяйка дома повернулась ко мне.
– О, Роуэн! Господи, как ты рано! Надеюсь, тебя не дети разбудили? Некоторые члены нашей семьи никак не научатся оставаться в постели хотя бы до шести утра.
Она многозначительно кивнула в сторону младшей, светловолосой девочки.
– Нет, я вообще жаворонок, – соврала я.
– В нашем доме это качество тебе очень пригодится, – вздохнула Сандра.
Она была в халате и выглядела совершенно задерганной.
– Петра бросается кашей, – с булькающим смехом сказала ранняя пташка, указывая на розовощекого ребенка, сидящего в высоком стульчике в углу. На передней панели плиты висела овсяночная клякса размером с куриное яйцо, медленно сползающая к бетонному полу. Петра, визжа от восторга, набирала в метательный снаряд следующую порцию каши.
– Пета блосает, – пролепетала она и прицелилась.
– Ага, – с улыбкой сказала я, протягивая руку к ложке. – Петра, дай-ка ее сюда, пожалуйста!
Посмотрев на меня оценивающим взглядом, крошка потешно насупила светленькие бровки, и ее хорошенькое личико расплылось в улыбке.
– Пета блосает, – повторила она и запустила