– Катя, не верь: никуда и ничего я не просовывала.
Она удивлённо смотрит и видит, что Женя Александрова подошла и взяла Тимура за руку. Оба они смеются.
– Подумаешь, принцесса крепостного гарнизона! – говорит Женя с гримасой. – Саша выздоровеет, крепость возьмёт, а их поколотит.
– Что ты, что ты! Какая принцесса? Она дочь броневого командира…
– Я сама дочь артиллерийского капитана, и это я, а не она придумала устроить для раненых ёлку.
– Ну, вот ты и задавала! Женька, сознайся, ну чуточку, ну вот столечко, а всё-таки задавалочка.
В комнате отдыха, в отделении для выздоравливающих прифронтового лазарета, сидит за столом шофёр Коля в халате; с повязкой на голове. Перед ним скомканная бумага и конверт. На столе стоит оловянный солдатик. Коля что-то чертит на белом листе бумаги. Обращаясь не то к сидящему напротив с книгой раненому, не то к солдату, он говорит:
– Когда я закрою глаза, чудная встаёт передо мной картина… Тепло… светло. Идут люди, а также ребятишки и красивые девушки. Песни поют… Несут цветы… Лимоны там, фрукты разные. Весело! А дорога перед ними… – Он зажмурился. – Дорога… лети, вертись, как круглый шар по бильярду! – Коля смотрит на лист бумаги, на нём довольно точно воспроизведена по памяти картина Нины, но человечки нарисованы очень смешные: очень уж широко открыты их поющие рты, слишком пышны в их руках букеты, и слишком беспечны их весёлые лупоглазые лица. – И вот когда возникает передо мной эта чудесная картина, то сразу представляется мне ещё другая дорога: разбитая «эмка», дым, пустые обоймы. И на снегу перчатка капитана, который укутал меня шинелями, чтобы я, Башмаков, не сдох и жил для общей, а отчасти и для своей пользы…
Раненый удивлённо поднял от книги глаза на Колю и смотрит, как тот говорит, обращаясь теперь только к игрушечному солдатику:
– Странно! И что мне эта картина? Картон… Краска… Звук далёкой музыки… Вроде как и ты, смешной солдат, чужая тень, простая оловяшка… Так почему же, когда я смотрю на вас, сжимается у меня за людей сердце?..
– Потому, что ты сидишь с утра за бумагой, – говорит раненый с книгой. – Сейчас я позову сестру, и она отберёт у тебя ручку и чернила.
Коля торопливо принимается писать снова. Двое раненых играют в шашки; один, сидя в кресле, тренькает на мандолине и тихонько напевает:
Письмо придёт – она узнает,
На щёку скатится слеза…
Горько-горько зарыдают
Её прекрасные глаза…
Коля отрывается от письма и говорит раненому:
– Прошло всего четыре дня, а мне кажется, что прошло четыре года.
Он задумался. Потом опять заговорил не то с раненым, не то сам с собой:
– Когда я вступал в партию, меня один человек спрашивает: «Чего тебе впереди надо?» Я отвечаю: «Чего всем людям: счастья…» Он говорит: «Про это в программе не написано. Наша цель – социализм и далее коммунизм в развёрнутом виде. А счастье – понятие неопределённое и ненаучное…» – «Нет, – говорю я, – для отдельного типа действительно так. Кто его угадает, что ему в жизни надо? Одному