Все стало ясным. Он осторожно убрал ладонь с теплой груди.
Нина не шевельнулась, дышала ровно, хотя ему показалось, что она лишь притворяется спящей. Это было лучшим, что могло быть. Ларионов успокоился и вскоре снова уснул.
Спешить не приходилось, они оба учились во вторую смену.
Пробудившись полностью уже в начале дня, они не сразу смогли разъединиться: все высохло и намертво склеило их животы.
Нина поднялась первой, по-новому взглянула на нижнюю часть его тела и слегка порозовела.
Не имея опыта, Ларионов все-таки знал, что именно бывает между мужчиной и женщиной перед выбросом клея, и каков результат, если у нее это впервые. Поэтому, когда они выбрались из постели, Ларионов первым делом проверил простыню. На том месте, где лежала Нина, осталось желтое заскорузлое пятно, но следов крови не нашлось.
Он облегченно вздохнул, поняв, что ночное событие не отличается от упражнения перед голыми ляжками фигуристки.
Правда, постель пахла не только его продуктом и их общим потом, а чем-то еще – очень волнующим и совершенно незнакомым.
Но Ларионов не стал на этом заостряться, переживаний хватало. Он ничего не сказал сестре и она ничего не спросила; оба сделали вид, что ничего особенного не случилось.
В квартире стояла мирная тишина: родители давно ушли на работу. Никого не опасаясь, брат с сестрой не стали одеваться, а занялись необходимыми делами.
Прежде всего они поставили стираться испачканную простыню, а кровать не заправили, оставили проветриваться, поскольку она промокла до матраса.
Потом пришла пора избавиться от следов ночного происшествия. Ванная комната в квартире не отличалась величиной, брат с сестрой по очереди приняли душ, несколько раз намылив и омыв друг друга.
Это было не в новинку; без родителей они нередко занимались гигиеной обоюдно – не ради острот, а проявляя невинную нежность.
Но в этот день прикасаться к Нининому телу оказалось как-то нехорошо волнующе.
И даже смотреть на нее было неловко. Грудь казалась набухшей, соски стянулись и покраснели на вершинках. Над тем местом, которое Нина сегодня намывала с особым тщанием, вились черные волосики, которых раньше то ли не было, то ли он не замечал.
Впрочем, это могло показаться: Ларионов все еще был сам не свой.
Однако незнакомое видение знакомых вещей ударило в затылок нехорошим сомнением.
Пересилив себя, он взглянул сестре в глаза и как можно спокойнее спросил, не сделал ли он с ней ночью чего-нибудь плохого.
Вопрос был ужасен. Но еще более ужасным оказалось бы жить дальше, мучась догадками.
Сестра вдруг покраснела – маков цвет пролился на нее снизу вверх, от живота до бровей, нахмуренных под мокрыми волосами – и беззвучно покачала