Это была обычная прогулка, из тех, что его величество совершал раз в неделю: раздавал милостыню бедным, благословлял на добрый труд горожан, улыбался челяди. Простая формальность. Не больше.
Единственное отличие было в том, что мы тихо переругивались. Отец был решительно против того, что под крышей замка обитает кочевая. По какой-то неизвестной мне причине он ненавидел этот народ всей душою.
Но я был непреклонен.
Девчонка останется. Пока я не решу по-другому. И точка.
Отец даже сдался моему напору, махнул рукой, когда мы проезжали по центральной площади, и совершенно неожиданно схватился за сердце, глядя куда-то в толпу собравшихся.
Я услышал лишь его возглас «Кочевница!», после чего он будто замертво упал с лошади.
Мои попытки понять, кого же он увидел, не увенчались успехом. Толпа испуганно отхлынула с площади, едва осознав, что происходит. Начались паника и суета.
Отца срочно доставили в замок, и с тех пор единственное членораздельное слово, которое можно было разобрать из его уст, было то самое «кочевница».
Тупая челядь мгновенно свалила всю вину на Эмму, девушку, которую из чистого упрямства я не отпускал из замка до происшествия.
А сейчас, когда грянул гром, не отпускал потому, что за стенами замка ей было опаснее, чем внутри.
Слухи о том, что некая молодая колдунья навлекла на короля недуг, распространились вначале среди горожан, а потом и дальше.
Темный крестьянский народ теперь боялся кочевых еще больше, чем раньше. Мне уже доложили о нескольких кровавых расправах на большой дороге, и я прекрасно отдавал отчет: отпущу кочевницу сейчас, то молодая и красивая девчонка не протянет до ночи.
В лучшем случае просто убьют, в худшем… В худшем ей точно не понравится, что с ней могут сделать.
В замке же ее хранил только страх слуг передо мной.
Тронут ее – будут повешены на городской стене. Я четко обозначил свою позицию, когда узнал, что Эмму пыталась избить местная кухарка и только один из младших лекарей сумел растащить их.
– Мой принц, – ожил третий лекарь. – Но из-за вашего упрямства ваш отец может умереть. Если на одной чаше весов какая-то кочевая, а на другой жизнь короля – выбор очевиден.
Я сощурил глаза, пристально глядя на врачевателя.
Лет сорока, худощавый, в дорогих одеждах, расшитых золотом, и с ухоженными руками, усыпанными кольцами. Давно ли он вообще работал с обычными больными? Судя по виду – нет: привык почивать на лаврах личного лекаря короля.
– Напомните, как вас зовут? – вкрадчиво поинтересовался я.
– Старший королевский доктор Бернард, – гордо изрек лекарь.
– Так вот, уволенный доктор Бернард, – продолжил я. – Только я тут решаю, что и на какие чаши весов класть. А сейчас подите все прочь. Я должен остаться с отцом наедине.
Эмма
Замок – моя тюрьма.
Эта комната – тоже моя тюрьма.
Этот чердак – мои оковы…
Я