Мирза быстро освоился в новой обстановке, и деньги потекли в его карманы рекой. Не прошло и двух лет, как он перебрался из Краснодара в Москву и купил себе шикарную квартиру на западе столицы. Теперь его бывший совхоз казался ему мелочовкой: он сотнями гектаров скупал за копейки подмосковные сельхозугодья, переводил их в земли для индивидуального жилищного строительства и продавал застройщикам коттеджных посёлков. К сорока с лишним годам Громов имел уже и положенный по статусу особняк на Рублёвке: шикарный дом, напоминающий средневековый замок, располагался на участке в два с половиной гектара, с собственным прудом, по которому плавали красавцы-лебеди. Мирза был толстым и невысоким, на его голове давно образовалась лысина, глазки казались малюсенькими и какими-то бесцветными, зато нос был большим и почти всегда красным; вдобавок всё лицо его было испещрено последствиями перенесённой в детстве оспы. Но богатство компенсировало неказистую внешность, и женщин вокруг него вилось всегда предостаточно. Пару раз он женился, но жёны не рожали, и он их прогонял.
Мирза Исаевич рассуждал так: всё, что нажито таким непосильным трудом, надо будет кому-то оставить в наследство – не пропадать же добру, – и поэтому давно мечтал о сыне. Он не жалел денег на женщин, но ни одна его любовница, как ни старалась, тоже не забеременела. Наконец он стал подозревать, что причина не в женщинах, и пошёл по врачам, которые вскоре вынесли ему беспощадный вердикт: бесплодие.
Больше двух недель Мирза запивал эту новость тридцатилетним виски, отчего глазки его совсем заплыли, а физиономия приобрела фиолетово-багровый оттенок. Он развалился на диване в расшитом дамасскими узорами шёлковом халате, который еле сходился на его дряблом животе, и уже готовился налить в стакан очередную порцию благородного напитка, когда зазвонил его огромный сотовый телефон.
– Слышь, Мирза, есть тут один чел по твоему вопросу, – раздался из трубки голос Миши Армянчика, давнего знакомого Мирзы.
– По какому вопросу, Мишаня? – Мирза еле ворочал языком.
– Ну, по этому, типа, по которому ты не просыхаешь.
– Я