– Это замечательно, дитя мое, но ты не должен более терпеть наказание за его шалости.
Она взяла его за подбородок и, приподняв головку, с любовью заглянула в его невинные глазки.
– Неужели у тебя хватает мужества всегда молча сносить несправедливость? – спросила она серьезно.
Некрасивое лицо ключницы вспыхнуло; она, видимо, с минуту боролась с охватившим ее чувством умиления, но только одну минуту, а затем, глядя испытующе на свою госпожу, она сказала еще более резким тоном:
– Габриелю, баронесса, это вовсе не вредит, и если к нему несправедливы в замке, то он должен благодарить и за это и целовать руку, которая его карает… Он будет монахом, пойдет в монастырь, а там надо на всякую обиду молчать, как бы ни кипело гневом сердце… Маленького барона Лео он должен любить, ведь это он выпрашивает у гофмаршала позволения оставаться ему здесь, а то Габриеля давно бы разлучили с матерью.
Глаза мальчика наполнились слезами.
– Ты должен стать монахом? Тебя принуждают к этому, Габриель? – быстро спросила Лиана.
– Говори правду, сын мой, кто принуждает тебя? – раздался сзади голос придворного священника, совершившего сегодня брачный обряд.
Он стоял на пороге отворенной двери, и темная фигура его резко выделялась на фоне облитых лунным светом розовых кустов. При виде его Лиана невольно вспомнила о тени, виденной ею у колонны: значит, это он следил за ней.
Лен присела, а священник с изящным поклоном, улыбаясь, вошел в комнату и сказал:
– Успокойтесь, баронесса, мы здесь, в Шенверте, совсем не так жестоки, как можно подумать. Мы не позволяем себе таких возмутительных насилий, о которых повествуется легковерному свету в сказке о мальчике Мортаро, не так ли, дитя мое?
Он ласково положил свою тонкую белую руку на плечо Габриеля. Если бы не длинная монашеская одежда и не тонзура, белым пятном выделявшаяся на темной кудрявой голове его, никто не принял бы этого человека за духовное лицо. Ни тени той величавой медлительности в движениях, в которой нередко есть нечто заученное, театральное, ни малейшего умиления в тоне! Да и сегодня за столом, во время жаркого политического спора, его металлический голос звучал вызовом, подобно боевому кличу.
При его появлении больная снова уткнулась лицом в подушки и притихла, будто уснула; она походила на испуганную, дрожащую птичку, старающуюся укрыться от рук ловца.
– Что с ней опять сегодня? – спросил священник. – Она очень беспокойна – я даже в ризнице слышал ее стоны.
– Ваше преподобие, герцогиня опять проезжала сегодня мимо дома, а после этого, как вам известно, ей всегда бывает хуже, – ответила ключница почтительно, но с плохо скрытой досадой.
На губах священника мелькнула насмешливая улыбка.
– Но она должна свыкнуться с этим. – Он пожал плечами. – Герцогиня, конечно же, не откажется от своих прогулок по «Кашмирской