– Понимаю.
– Вот-вот…
Потоптался старшина: вроде все сказал, вроде дал указания, вроде уходить надо, а ноги не шли. Уж больно девка своя-то была, лесная, уж больно устроилась уютно, уж больно теплом от нее тянуло, как от той русской родимой печки, что привиделась ему сегодня в дреме.
– «Лиза, Лиза, Лизавета, что ж не шлешь ты мне привета, что ж ты дроле не поешь, аль твой дроля не пригож?», – с ходу казенным голосом отбарабанил комендант и пояснил: – Это припевка в наших краях такая.
– А у нас…
– После споем с тобой, Лизавета. Вот выполним боевой приказ и споем.
– Честное слово? – улыбнулась Лиза.
– Ну, сказал ведь.
Старшина вдруг залихватски подмигнул ей, сам же первым смутился, поправил фуражку и пошел. Бричкина крикнула вслед:
– Ну, глядите, товарищ старшина! Обещались!..
Ничего он ей не ответил, но улыбался всю дорогу, пока через гряду на запасную позицию не вышел. Тут он улыбку с лица смахнул и стал искать, куда запряталась боец Четвертак.
А боец Четвертак сидела под скалой на мешках, укутавшись в шинель и спрятав руки в рукава. Поднятый воротник прятал ее голову вместе с пилоткой, и между казенных отворотов уныло торчал красный хрящеватый носик.
– Ты чего скукожилась, товарищ боец?
– Холодно…
Протянул руку, а она отпрянула: решила сдуру, что хватать ее пришел, что ли…
– Да не рвись ты, Господи! Лоб давай. Ну?..
Высунула шею. Старшина лоб ее сжал, прислушался: горит.
Горит, лешак тебя задави совсем!
– Жар у тебя, товарищ боец. Чуешь?
Молчит. И глаза печальные, как у телушки: любого обвиноватят. Вот оно, болотце-то, товарищ старшина Васков. Вот он, сапог, потерянный бойцом, твоя поспешаловка и майский сиверко. Получи в натуре одного небоеспособного – обузу на весь отряд и лично на твою совесть. Федот Евграфыч сидор свой вытащил, лямки сбросил, нырнул: в укромном местечке наиважнейший его НЗ лежал – фляга со спиртом, семьсот пятьдесят граммов, под пробку. Плеснул в кружку:
– Так примешь или разбавить?
– А что это?
– Микстура. Ну, спирт, ну?
Замахала руками, отодвинулась:
– Ой, что вы, что вы…
– Приказываю принять! – Старшина подумал маленько, разбавил чуть водой. – Пей. И воды сразу.
– Нет, что вы…
– Пей, без разговору!..
– Ну, что вы, в самом деле! У меня мама – медицинский работник…
– Нету мамы. Война есть, немцы есть, я есть, старшина Васков. А мамы нету. Мамы у тех будут, кто войну переживет. Ясно говорю?
Выпила, давясь, со слезой пополам. Закашлялась. Федот Евграфыч ее ладонью по спине постукал слегка. Отошла. Слезы ладонями размазала, улыбнулась.
– Голова у меня… побежала!..
– Завтра догонишь.
Лапнику ей приволок. Устелил, шинелью своей покрыл:
– Отдыхай, товарищ боец.
– А вы как же без шинели-то?
– Я здоровый, не боись. Выздоровей только к завтраму. Очень тебя прошу, выздоровей.
Стихло