Дрожа сам не зная отчего, Ваня в истертом книжнике отыскал записку, более двадцати лет тому назад полученную им из Воспитательного дома, и показал незнакомцу.
Едва молодой человек взглянул на нее, как бросился в объятия Вани:
– Спаситель мой!.. Отец.
– Как!.. Неужели? – говорил Ваня прерывающимся голосом. – Вы… Ты!.. Алеша!
И оба они плакали, и оба долго не могли выговорить ни слова.
Для объяснения сей истории нужно прибавить, что Алеша, найденный Ванею и воспитанный в Воспитательном доме, показал необыкновенные дарования к живописи. Из Воспитательного дома он поступил в академию и скоро сделался известным живописцем. Нажив достаточное состояние своим искусством, он вспомнил о том, кому должен был жизнию. По журналу Воспитательного дома, в котором записываются все обстоятельства, случившиеся при поступлении в оный младенцев, ему легко было узнать и имя Лихтенштейна, и его квартиру; но когда он наведывался о нем, тогда Лихтенштейнов не было уж в Петербурге, и никто не мог дать ему ни малейшего о них известия, пока случай не свел его с своим избавителем.
Ваня вместе с матерью переселился к своему Алеше. Спокойная жизнь и довольство возвратили здоровье несчастным, и они до сих пор живут вместе. Иван, вспомнив некоторые уроки музыки, переданные ему отцом, посвятил себя сему искусству и достиг до того, что теперь сам может давать в ней уроки и тем увеличивать общие доходы.
Разбитый кувшин
Ямайская сказка[4]
Жили-были на сем свете две сестрицы, обе вдовы, и у каждой было по дочери. Одна из сестер умерла и дочь свою оставила сестре на попечение; но эта сестра была нехорошая женщина: с дочерью своей она была добра, а с племянницею зла. Бедная Маша! – так называли племянницу – горькое было ее житье: доставалось ей и от тетушки, и от сестрицы; словно раба она была у них в доме. Вот однажды, на беду, Маша разбила кувшин. Как узнает об этом тетка – вон из дому, да и только, пока не сыщет другого кувшина! А где сыскать? Вот Маша идет да плачет; вот дошла она до хлопчатого дерева[5], а под деревом сидит старуха, да еще какая! – без головы! Без головы – не шутка сказать! Я думаю, Маша порядочно удивилась, а особливо когда старуха ей сказала:
– Ну, что ж ты видишь, девочка?
– Да я, матушка, – отвечала Маша, – ничего не вижу.
– Вот добрая девушка, – сказала старуха, – ступай своей дорогой.
И вот опять Маша идет путем-дорогою; вот дошла она до кокосового дерева[6], а под деревом сидит также старуха и также без головы; то же спросила она у Маши, то же отвечала ей Маша, и того же старуха ей пожелала.
И опять идет Маша да плачет; долго идет она, и уж голод ее мучит. Вот дошла она до красного дерева[7], и под деревом сидит третья старуха, но уж с головой на плечах. Маша остановилась, поклонилась и сказала:
– По добру ли,