– Ну, колдун, – отрывисто сказал Говернал, – покажи, что ты умеешь.
Отшельник был худ и сед; годы, проведенные им вне людского общества, заметно состарили его. Тристан застонал.
– Воды…
Говернал поспешил подать воду; Тристан припал к кружке, но не смог сделать и глотка, и вода пролилась ему на грудь. Он грубо выругался и тут только заметил отшельника.
– Чего тебе надо? – злобно спросил больной. – Убирайся!
Говернал хотел было вступиться за того, кого он считал колдуном; но старик поднял раскрытую ладонь, призывая его к молчанию.
– Ты тяжко болен, – сказал он, – но это болезнь тела, не души.
Тристан дышал хрипло, с трудом, исподлобья глядя на странного старика.
– Не в моей власти помочь тебе; но от всякого яда потребно быть противоядию. В этой стороне ты его не найдешь.
Говернал, крайне разочарованный словами отшельника, в сердцах сгреб его за шиворот и хотел было выставить вон; но Тристан неожиданно шевельнулся, подав знак, чтобы он остановился. Оруженосец отпустил старика и почтительно отступил в тень.
– Что знаешь ты о душе, старик, – спросил Тристан, – и что знаешь ты о теле?
Отшельник пробыл у него до самого утра; он говорил слова, какие ни витязь, ни его оруженосец не слыхали прежде, и каждое его слово западало им в сердца, хотя они сами не хотели себе в этом признаться. На рассвете Тристан велел Говерналу проводить отшельника обратно к его скромному жилью и проследить за тем, чтобы ему не причинили вреда ни звери, ни люди. Верный оруженосец в точности исполнил приказание своего господина. Когда он вернулся, Тристан был в странной задумчивости, однако не метался и не бредил, как бывало с ним прежде.
Говернал припал в его руке:
– Неужели, господин…
Тристан слегка повернул голову, и, увидев его глаза, Говернал утратил последнюю надежду.
– Ты сделал все, что мог, – тяжело промолвил Тристан.
Говернал залился слезами. Это был высокий, крупный мужчина; слезы были ему не к лицу, и все же он плакал.
– Язык у него подвешен хорошо, – продолжал Тристан бесстрастно, – и на мгновение мне даже стало легче от его речей; он помог мне узреть, что мне осталось сделать на этом свете. Я всем в тягость, Говернал, я измучил и тебя, и дядю, и остальных. Что из того, что я был когда-то храбрейшим из воинов; все сторонятся меня, словно падали, не вполне еще разложившейся, но уже достаточно зловонной.
Говернал сдавленно всхлипнул.
– Я знаю, ты предан мне. Исполни одну мою просьбу.
– Какую? –