Но было и противоположное движение: в работе для детей Хармс сформировал такие свойства поэтики, которые отмечаются как авангардные во взрослом его творчестве.
Остановлюсь лишь на одном из таких свойств.
Вот «История дерущихся» Хармса: «Алексей Алексеевич подмял под себя Андрея Карловича и, набив ему морду, отпустил его.
Андрей Карлович, бледный от бешенства, кинулся на Алексея Алексеевича и ударил его по зубам.
Алексей Алексеевич, не ожидая такого быстрого нападения, повалился на пол, а Андрей Карлович сел на него верхом, вынул у себя изо рта вставную челюсть и так обработал ею Алексея Алексеевича, что Алексей Алексеевич поднялся с полу с совершенно искалеченным лицом и рваной ноздрей. Держась руками за лицо, Алексей Алексеевич убежал.
А Андрей Карлович протер свою вставную челюсть, вставил ее себе в рот, пощелкал зубами и, убедившись, что челюсть пришлась на место, осмотрелся вокруг и, не видя Алексея Алексеевича, пошел его разыскивать»[8].
Полагаю, те, кто знаком с творчеством Хармса, припомнят череду подобных его произведений, где спонтанно происходят подобные немотивированные жестокие «истории»: «Случаи», «Некий Пантелей ударил пяткой Ивана…» и др., написанные в 1937–1939 годах. «История дерущихся» – первый такой рассказ во «взрослом» творчестве Хармса: он написан 15 марта 1936 года. Но впервые подобный каскад несчастных происшествий явился в детской «Сказке» Хармса, напечатанной в 1935 году в № 7 журнала «Чиж». Напомню. Здесь Ваня садится писать сказку, но только стоит ему ее начать, например: «Жил-был король…», – как Леночка объявляет, что такая сказка уже есть, и оказывается, что ее содержанием является драка короля с королевой. «Тут королева рассердилась и ударила короля тарелкой. А король ударил королеву миской. А королева ударила короля стулом. А король вскочил и ударил королеву столом» – и т. д. Здесь, в детской прозе, Хармс впервые опробовал сюжет с перманентной и необъяснимой жестокостью. Причем сюжетом-то его как раз можно назвать лишь условно: Хармс именно разрушал классический литературный сюжет, и последующие взрослые вещи в этом роде – короткие сцены без начала и конца. Но намек на эту последующую деструкцию содержится уже в детской «Сказке»: как только Ваня начинает писать очередную сказку, Леночка обрывает его рассказом о том, что такая, и иная, и еще другая сказки уже есть. Таким образом, парадоксальность сюжета «Сказки» состоит в невозможности сложить сюжет. И это как раз еще одно из тех свойств поэтики Хармса, за которые она именуется авангардной.
Современная Хармсу критика, писавшая о его творчестве для детей, все это прекрасно видела и именно так и характеризовала – только оценивала по-разному.
«Действительно, не стихотворение, а просто ерунда» (по поводу стихотворения «Врун»)[9]; «Величину повторяющейся части стихотворения Хармс довел до предела. Он словно задал себе и решает сложные