Любопытный Муслин тщательно осмотрел такую пробку. Для сотворения этой, казалось бы, простейшей конструкции потребовалось несколько токарных операций.
– Мудрецы, – смеялся шеф, – рационализаторы!
Зав научил меня точности, лаконичности, и – не бояться браться за решение сложных задач, чем всегда славились отечественные специалисты. Муслин дружил с Зубковым, и они вместе писали быстро завоевавшие популярность научно-фантастических произведения. Впоследствии я тоже стал сочинять фантастические рассказы.
Мои отец и мать были, как бы теперь сказали, толерантны в национальном вопросе. Таким же оказался и Муслин. Он не делал предпочтения представителям своего рассеянного по миру народа. Из разговора:
– Миша, еврей-пьяница – уже не еврей…
– Мне неловко тебе говорить, но если еврей дурак, то это самый большой дурак на свете.
Передо мной был наставник, с которого хотелось брать пример. И вдруг он решил покинуть страну. Историческая родина его не привлекала. Своё будущее он увидел за океаном. Умом я всё понимал, а вот сердцем…
Несмотря ни на что, Муслин остался дорогим мне человеком. И о дальнейшей его судьбе расскажу, что знаю, в главке «Чекисты и их соратники». А пока ограничусь лишь одной, связанной с его именем постперестроечной историей.
Ко мне обратился незнакомый прежде журналист, похвастался, как ему хорошо работалось в газете «Сельская жизнь», где он каждый день после обеда запирался в кабинете, чтобы поспать – «тихий час». Сказал, что уезжает в Америку открывать нотариальную контору, а сейчас отправляется туда в ознакомительную поездку.
– Я потом и тебя туда работать возьму, с Муслиным снова увидишься. Ты ведь, кажется, с ним знаком? Что он за человек?
Я расхвалил своего бывшего начальника и среди особых достоинств отметил равнодушие к политике.
Вернувшись из-за океана, будущий нотариус рассказал о встрече с Евгением.
– Но ты оказался прав, – политику он не любит, не наш человек. Ничего, и без него справимся. Кстати, твои предки до революции кем были?
Стало ясно – нотариус считает меня евреем. Ответил заученной с детства фразой: «Один мой дед ямщик, другой – священник». Собеседник на миг потерял дар речи. Когда обрёл, то выразил сожаление, что взять меня с собой за океан, увы, не сможет.
А я об эмиграции никогда и не помышлял.
Борис и Боб
Не знаю, сохранились ли до нынешнего времени в редакциях литературные секретари. Судя по некоторым изданиям, о таковых и не слыхивали. Но когда-то они были и сыграли в моей жизни немаловажную роль.
С Борисом Иоффе я познакомился в первый же день работы в «МК». Он правил полученные из отделов материалы, за что был дружно нелюбим авторами. Сам Борис Евсеевич писал о театре. Одетый в плохо отутюженный пиджак и брюки с отличающейся по цвету заплаткой, он был далеко не молод и мечтал уйти работать во взрослую