Твердая белая потрескавшаяся почва, будто окрашенная природными окислами, становилась коричнево-красной и надолго сохраняла следы лошадиных копыт, но была менее благосклонна к израненным ступням босоногого преступника. Совсем скоро они вернулись на просторные, но пустые, как кладбища, пастбища, где белели кости гигантов – подобные китовым скелетам на дне высохших морей.
Зубы белые-белые и блестят жемчугом, ни кусочка гнилой плоти на них, только разрозненные клочки слипшейся истрепанной шерсти, несомой ленивым суховеем, крохотные перекати-поле в обжигающе-горячем застоявшемся воздухе. Кареглазый, обливаясь испариной, сидел враскачку в седле, утирал перекошенное лицо шейным платком и не мог отвести взгляд от жуткой мешанины, мерещившейся ему вдалеке. Там миллионы перекрученных членов сходились в одну точку, и руки, и ноги, и тела, и рты, и уши, и глаза, как сухие ветви и сухие листья, все трепетало, пронизанное жаром, зноем, в одном котле. Солнце исчезало, потом вновь восходило, меняясь местами с луной, как в руках жонглера, небо и земля были соединены разукрашенными линиями, похожими на позвоночные столбы титанов, геркулесов, атлантов, богов, кариатид. Странные безымянные места, окутанные дремотой пространства, раскинувшие свои всемогущие члены во всех направлениях, как человек, пригвожденный к кресту, чей нечаянный жест мог быть воспринят как проклятье или благословение, и, в силу веры, немедленно обретал могущество над всем живым. По черноземному ландшафту равнин вдалеке брели, исчезая в сизом типчаке, вилороги с безволосыми крупами. Длиннолицый разглядывал парящих над ними птиц, а горбоносый стрелял по пустынным грызунам, выскакивающим на тропу перед ними, они слезали и подбирали тушки и насаживали на жесткую свернутую кольцеобразно хворостину, и, останавливаясь на ночлег, ставили ловушки на черно-красных ящериц, растягивающихся, как гуттаперча. Скоро они уже покинули эту местность, а с ней забылся и таинственный шепот дьявола, бесплодный ветер, гуляющий над пустынными равнинами, пересчитывая свои сокровища и мечась над песчаными изваяниями, что молчат уже миллионы лет.
И основа всего сущего, сотворенного и дышащего в этих землях – молчание.
К позднему вечеру остаточный багрянец проступил в небе кровавым