Это он, часом, не на шпионаж столь тонко намекал? Вот сейчас как заорет: «Держи шпиона!» – да схватит меня одной рукой за горло, выхватив другой «наган» из кобуры! И тогда мне точно останется только схватить со стола ППД (благо под рукой лежит) и валить их всех тут скопом, от греха. Я посмотрел на своего собеседника – нет, не станет он глупости делать, не было в его небритой физиономии ни фанатичной подозрительности сексота, ни азарта дешевого следака из плохих криминальных сериалов. Так что, скорее, с его стороны это было всего-навсего праздное любопытство.
– Нет, это наш, конструктора Дегтярева, – поспешил я успокоить излишне любопытного замкомвзвода. – Правда на фронте их еще очень мало. Не поверите – в штабе армии у адьютанта начальника политотдела на ящик армянского коньяка выменял!
– И зачем адьютанту автомат? – невероятно и, как мне показалось, совершенно искренне удивился Бышев.
– Спросите чего-нибудь полегче, товарищ замполитрука! Вы тут вон каждый патрон считаете, а за двадцать километров от фронта некий штабной капитан, без всякой необходимости, разгуливает с новеньким автоматом. А то вы не знаете, что у нас всегда самый красивый и лучше всех оснащенный – служащий при каком-нибудь складе тыловик или штабная штафирка!
Бышев смолчал, не найдя, что ответить. Похоже, вследствие молодости лет и неправильно-идеалистического воспитания он этой прописной истины еще не усвоил. Да и старорежимное слово «штафирка» могло быть ему незнакомо.
– А коньяк-то у вас откуда? – проявил живую заинтересованность Гремоздюкин, похоже, из чисто спортивного интереса. Они-то тут уж точно успели забыть не только вкус этого напитка, но и само слово «коньяк».
– Так я же в штаб армии из Ленинграда не так просто приехал, а с целой автоколонной, которая подарки от трудящихся города Ленина везла. Героическим воинам.
– И как там сейчас, в Ленинграде? – подала голос военфельдшер Феофилова, тут же уточнив: – У меня там дочка.
– Сколько лет дочке и с кем она? – спросил я, изобразив некоторый интерес к данному вопросу и понимая, что, судя по всему, эта мадам из коренных питерчан, а значит, при разговорах о граде Петра и белых ночах в ее присутствии стоит все время держать ухо востро. Потому что Ленинград начала 1940-х это ну никак не относительно знакомый мне Питер начала XXI века, тем более что в нашем времени само слово «Ленинград» у большинства ассоциируется в основном с творчеством очень удачно прикидывающегося алкашом и матерщинником интеллигентного Сергея Шнурова. Спалюсь на каких-нибудь мелких деталях (ведь, например, такой знакомой всем вещи, как метро, в Ленинграде в это время еще не существовало в природе), это как не фиг делать.
– Пять лет, – охотно рассказала