– Старший, старший. Знаю, не веришь мне. И правильно делаешь, ты мудр и умён. Кое о чём умолчала я при всех. Опасалась послухов. Даниила не просто так побили, его отравили сперва. Подсыпали что-то, чтобы голова и руки были как не свои. Вот в этой фляжке отрава была, – Улада выудила из-под плаща руку с фляжкой, отчего ткань разошлась, обнажив молочное белое бедро и то, что выше. Воислав, следуя мужской натуре, скосил глаза, оценил красоту Улады, но в целом к женским прелестям остался равнодушен.
– Испытай меня, если хочешь. Позови холопа с нашей лодки, Шустрика, сделай вид, что хочешь испить из этой фляги, и увидишь, что будет. Только прошу, не медли, времени и в самом деле мало.
Воислав сощурился, смерил девушку недоверчивым взглядом. Он начал понимать, почему Даниил взял с собой Уладу. Такая в самом деле может быть опорой и подмогой настоящему воину, но жить с ней всё равно что гадюку болотную под кроватью держать. Даниилу, конечно, самому решать, что делать, но не взял ли Воислав на этот раз к себе в ватагу настоящую ведунью?
– Хорошо. Проверим. Найти мне Шустрика! – мощным, натренированным в десятках битв голосом приказал Воислав.
Мал и Ломята поставили холопа перед батькой:
– Ты вокруг обережника что-нибудь странное замечал? Может, следил кто? – спросил Воислав.
– Не, что я мог увидеть? Я ж работаю весь день, спины не разгибаю.
– Что с ним случилось, знаешь? – надвинулся на холопа Воислав.
– Д-да-а, – заикаясь, ответил Шустрик.
– Пропал он. Только вот эта фляжка и осталась. Хорошая фляжка, дорогая, наверное, и напиток в ней хороший. Допить можно, а то пропадёт…
Воислав вынул пробку, поднёс флягу ко рту.
– Не пей, батька, мёд! – заверещал холоп.
– А ты откуда знаешь, что в ней?
– Я, я не знаю…
– Ты эту фляжку моему обережнику отдал?
Голос варяга был ледяным, как ветра Варяжского моря. Хруст – и фляга в его кулаке разлетелась в щепки. Отравленный мёд вязкой жижей растёкся по земле. И без того напуганный Шустрик затрясся, залязгал зубами, словно стоял на морозе.
Воислав одной рукой поднял холопа на уровень своего лица.
– Знаешь, что я с тобой могу сделать? – Шустрик не ответил, но, скорее всего, он знал. – Но мне не нужно сейчас с тебя снимать шкуру, – неожиданно ласковым, отеческим голосом добавил варяг. – Мне нужно, чтобы ты сказал: кто дал тебе эту флягу, из какой он сотни и где ты его раньше видел. И ты скажешь.
– Я скажу, боярин, Хорсом клянусь, всё скажу. Только помилуй меня, по доброте твоей христианской, помилуй.
* * *
Куда и как его несли, Данила не знал. Ощущал только, как его голова, словно раздутая от прилившей крови, болталась из стороны в сторону, будто колокол. Потом его бросили на что-то твёрдое, связали руки-ноги, подняли, уже за них, и снова понесли.
Пришёл в себя Молодцов от запаха копоти, гари и подгорелого жира. По смеси запахов он безошибочно определил, что его занесли в помещение. Данила так и не привык к тому, как здесь топили в домах: