Так мне повезло познакомиться с Николаем Власиком. И, конечно, не просто почерпнуть у него что-то меня интересующее, а как бы очутиться в той самой временной обители, где каждый смеялся общим хохотом, а плакал сугубо раздельными слезами.
– Право стать и право быть, – сказал мне как-то Власик, – очень отличные друг от друга понятия. С т а т ь, – подчеркнул он, – проще, а вот б ы т ь куда как тяжелее. Вот это все мы испытали в пору, когда хотели в прямом смысле угодить.
Сон
Этот сон как бы возник из бытия. Я возвращался из одного довольно неуютного местечка, где брал интервью у политических реабилитанцев, готовясь составлять очередную книгу «Петля» о репрессированных ссыльных. И вот в разговорах с теми, кто отсидел довольно солидные сроки, я неожиданно для себя открыл ту неоднородность, с которой каждый из них воспринимает события, участником которых волею судьбы или усердием НКВД очутился.
– В тридцать седьмом, – сказал мне один из отсидельцев, – я был прокурором флота. И вот когда посадили моих, как я считал, товарищей, и ринулся я их выгораживать, естественно, не избежал общей мясорубки.
Он вздохнул и продолжил:
– А в сорок первом меня выпустили. Больше того, назначили председателем трибунала фронта. И вся та троица, которая сфабриковала на меня дело, попалась в полном составе. И от меня зависело, поставлю я ее к стенке или нет.
– Не поставили? – определил я его рассказ.
– Совесть не позволила. Сказал, что один из них мой родственник.
Он опять помолчал.
– А в сорок шестом они, в тот раз все же уцелев, завели на меня еще одно дело.
– И сколько вы лет просидели?
– Десять.
И все же у этого человека не было ожесточения на власть.
– Да при чем тут Сталин? – вскричал он. – Просто нам развязали поганые руки и мы не знали, к чему их приложить.
Второй из моих интервьюируемых так сказал о том времени, что предшествовало его отсидке:
– А что было делать? Строить-то надо. А добровольно мы только «Железную дорогу» Некрасова читать гожи.
И он сказал, что во времена индустриализации был очень верный шаг сделан, чтобы построить тот же тракторный завод в Сталинграде.
– А то ведь за шедевры искусства присылали сюда американские вшивые «Фордзоны».
Он так и сказал – «вшивые».
– Да и поля стали зарастать, потому как крестьяне не собирались на них работать. Бедняку было сподручней изображать из себя жертву. Вот и совершилась коллективизация. Пусть с огрехами, с перегибами, но страну стали кормить и себе кое-что приворовывать.
– Я Сталина не виню, – сказал бывший отсиденец, – он все делал правильно, потому что с нами иначе нельзя. У нас один резон – идти в пивную на поклон.
И вот в пути, когда я возвращался поездом, мне и приснилось, как Сталин меня неожиданно спросил:
– Книгу обо мне писать хочешь?
– А почему бы и нет? – вопросом ответил я, еще не уверенный, что