Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты. Лев Толстой

котораго такъ явно лежали на ней. Въ душ его шла страшная, мучительная работа. Вся жестокость, подлость, низость его поступка сразу открылась передъ нимъ, и та странная завса, которая какимъ то чудомъ все это время, вс эти 14 лтъ, скрывала отъ него его преступность, была уничтожена на вкъ. И онъ удивлялся теперь, какъ могъ онъ устроить себ эту завсу и прятаться за нее. Вс такъ длали, вс. Но хоть бы вс ангелы такъ длали, погибель была погибель, и причиной ея былъ онъ, и онъ не могъ не видть своего грха. На минутку ему пришла въ голову мысль о стыд передъ людьми, если вс узнаютъ его грхъ, но эта мысль только мелькнула въ его ум. «Пускай узнаютъ, – подумалъ онъ, – тмъ лучше. Не передъ людьми мн стыдно и больно, а передъ собой и передъ Богомъ, тмъ собой и тмъ Богомъ, которыхъ я зналъ прежде и которые забылъ и потерялъ».¹⁰³ И вдругъ ему ясно представилась вся мерзость его жизни: бросить, погубить ту женщину, которая его любила и которую онъ любилъ, у которой былъ отъ него ребенокъ, и собираться жениться на другой, забывъ все это, и роскошно жить деньгами, получаемыми съ рабовъ за землю, и знать весь грхъ землевладнія и притворяться еще либеральнымъ и честнымъ.

      И странное дло, какъ тогда, въ его первый пріздъ къ теткамъ, его стремленіе къ чистой брачной жизни связывалось съ планами служенія людямъ, уничтоженіемъ рабства и отреченіемъ отъ него, такъ и теперь мысль о своихъ обязанностяхъ къ этой несчастной Катюш связывалась съ мыслью объ исполненіи давно задуманнаго и сознаннаго плана. И мысль женитьбы на Алин показалась ему теперь одинаково преступной, какъ и вся жизнь его, поддерживаемая грабежомъ съ рабочихъ, пользовавшихся его землею. «Какъ мн жениться, когда я женатъ, и вотъ она, моя жена. И какъ мн быть полезнымъ людямъ, служить, когда я одинъ изъ самыхъ вредныхъ людей: землевладлецъ. Какъ нарочно поспло письмо арендатора», подумалъ онъ.

      Въ душ его шла страшная, мучительная работа, судъ же продолжался своимъ обычнымъ безстрастнымъ порядкомъ. И судъ этотъ съ своей формальностью вдругъ представился ему чмъ то ужаснымъ, какимъ то страннымъ издвательствомъ надъ всмъ тмъ, что есть разумнаго и святаго въ человк. Онъ – грабитель, воръ, развратникъ и соблазнитель, сидитъ и судитъ и слушаетъ показанія, вопросы, разсматриваетъ вещественныя доказательства. И этотъ танцоръ предсдатель, у котораго, врно, на совсти не одинъ такой поступокъ, и вс они, вс мы судимъ тхъ, которыхъ сами же погубили.

      Нехлюдовъ хотлъ встать и уйти, но не достало силы нарушить эту установленную торжественность, недостало силы