Были мысли о Катюш, воспоминанія тхъ минутъ радости, когда она, покоряясь его взгляду, выбжала къ нему на крыльцо, или когда она робко и преданно смотрла на него, или когда разъ, въ минуту ласокъ, обхватила его лицо руками и, глядя ему въ глаза, сказала: «Ничего для тебя не жалю. Люблю, и все тутъ».
Все это казалось ему очень хорошо. Непріятно было только вспоминать самыя послднія непоэтическія отношенія и больше всего та минута, когда онъ посл обда въ день отъзда, выждавъ ее въ сняхъ, простился съ ней и сунулъ ей за платье конвертъ съ деньгами. Тутъ было что то ужасно непріятное. Она покраснвъ хотла вынуть назадъ этотъ конвертъ, но онъ тоже сконфузился, остановилъ ее и, пробормотавъ что то въ род: «нтъ, возьми», убжалъ отъ нее.
Вс эти мысли и воспоминанія бродили въ голов. Но раскаянія о томъ, чтò онъ сдлалъ, не было никакого, не было потому, что онъ не думалъ совсмъ о другихъ, а думалъ только о себ. Тотъ прежній человкъ, который два года тому назадъ жилъ въ этомъ же тетушкиномъ дом и читалъ Тургенева съ Катюшей и краснлъ и путался въ словахъ морщившимися губами, не только отсутствовалъ, но былъ совершенно заслоненъ и забытъ. Все, что думалъ тотъ человкъ объ отношеніяхъ мущины и женщины, о брак, было совершенно неизвстно теперешнему человку.
Теперь властвовавшій въ немъ человкъ не то что побдилъ какими нибудь своими аргументами того человка, – онъ не могъ бы побдить, онъ это зналъ. Но онъ просто не зналъ всего того, что думалъ и чувствовалъ тотъ прежній человкъ. Тотъ былъ одинъ, а теперь другой. Въ теперешнемъ человк было главное – чувство радости о томъ, что его вс любятъ, и желанія быть любимымъ и слпаго до послдней степени расцвтшаго эгоизма избалованной богатствомъ и роскошной жизнью молодости, не знавшаго никакихъ стсненій и преградъ. Не было этому эгоизму преградъ вншнихъ: общественное положеніе и