Он вспомнил про свою встречу в суде, нахмурился и покраснел.
– Да, случилось, – сказал он, желая быть правдивым, – и странное, необыкновенное и важное событие.
– Что же? Вы не можете сказать что?
– Не могу теперь. Позвольте не говорить. Случилось то, чтò я еще не успел вполне обдумать, – сказал он и покраснел еще более.
– И вы не скажете мне? – Мускул на лице ее дрогнул, и она двинула стульчиком, за который держалась.
– Нет, не могу, – отвечал он, чувствуя, что, отвечая ей так, он отвечал себе, признавая, что действительно с ним случилось что-то очень важное.
– Ну, так пойдемте.
Она тряхнула головой, как бы отгоняя ненужные мысли, и пошла вперед более быстрым, чем обыкновенно, шагом.
Ему показалось, что она неестественно сжала рот, чтобы удержать слезы. Ему стало совестно и больно, что он огорчил ее, но он знал, что малейшая слабость погубит его, т. е. свяжет. А он нынче боялся этого больше всего, и он молча дошел с ней до кабинета княгини.
XXVII.
Княгиня Софья Васильевна кончила свой обед, очень утонченный и очень питательный, который она съедала всегда одна, чтобы никто не видал ее в этом непоэтическом отправлении. У кушетки ее стоял столик с кофе, и она курила пахитоску. Княгиня Софья Васильевна была худая, длинная, всё еще молодящаяся брюнетка с длинными зубами и большими черными глазами.
Говорили дурное про ее отношения с доктором. Нехлюдов прежде забывал это, но нынче он не только вспомнил, но, когда он увидал у ее кресла доктора с его намасленной, лоснящейся раздвоенной бородой, ему стало ужасно противно.
Рядом с Софьей Васильевной на низком мягком кресле сидел Колосов у столика и помешивал кофе. На столике стояла рюмка ликера.
Мисси вошла вместе с Нехлюдовым к матери, но не осталась в комнате.
– Когда мама устанет и прогонит вас, приходите ко мне, – сказала она, обращаясь к Колосову и Нехлюдову таким тоном, как будто ничего не произошло между ними, и, весело улыбнувшись, неслышно шагая по толстому ковру, вышла из комнаты.
– Ну, здравствуйте, мой друг, садитесь и рассказывайте, – сказала княгиня Софья Васильевна с своей искусной, притворной, совершенно похожей на натуральную, улыбкой, открывавшей прекрасные длинные зубы, чрезвычайно искусно сделанные, совершенно такие же, какими были настоящие. – Мне говорят, что вы приехали из суда в очень мрачном настроении. Я думаю, что это очень тяжело для людей с сердцем, – сказала она по-французски.
– Да, это правда, – сказал Нехлюдов, – часто чувствуешь свою не… чувствуешь, что не имеешь права судить…
– Comme c’est vrai,6 – как будто пораженная истинностью его замечания, воскликнула она, как всегда, искусно льстя своему собеседнику.
– Ну, а что же ваша картина, она очень интересует меня, – прибавила она. – Если бы не моя немощь, уж я давно бы была у вас.
– Я совсем оставил ее, – сухо отвечал