И Серпуховской начал врать так складно и так непрерывно, что хозяин не мог вставить ни одного слова и с унылым лицом сидел против него, только для развлечения подливая себе и ему вино в стаканы.
Стало уж светать. А они всё сидели. Хозяину было мучительно скучно. Он встал.
– Спать – так спать, – сказал Серпуховской, вставая и шатаясь, и отдуваясь пошел в отведенную комнату.
Хозяин лежал с любовницей.
– Нет, он невозможен. Напился и врет не переставая.
– И за мной ухаживает.
– Я боюсь, будет просить денег.
Серпуховской лежал нераздетый на постели и отдувался.
«Кажется, я много врал, – подумал он. – Ну всё равно. Вино хорошо, но свинья он большая. Купеческое что-то. И я свинья большая, – сказал он сам себе и захохотал. – То я содержал, то меня содержат. Да, Винклерша содержит – я у ней деньги беру. Так ему и надо, так ему и надо! – Однако раздеться, сапоги не снимешь».
– Эй! Эй! – крикнул он, но человек, приставленный к нему, ушел давно спать.
Он сел, снял китель, жилет и штаны стоптал с себя кое-как, но сапог долго не мог стащить, брюхо мягкое мешало. Кое-как стащил один, другой бился, бился, запыхался и устал. И так с ногой в голенище повалился и захрапел, наполняя всю комнату запахом табаку, вина и грязной старости.
Глава XII.
Ежели Холстомер что еще вспоминал в эту ночь, то его развлек Васька. Кинул на него попону и поскакал, до утра он держал его у двери кабака с мужицкой лошадью. Они лизались. Утром он пошел в табун и всё чесался.
«Что-то больно чешется», думал он.
Прошло 5 дней. Позвали коновала. Он с радостью сказал:
– Короста. Позвольте цыганам продать.
– Зачем? Зарежьте, только чтоб нынче его не было.
Утро тихое, ясное. Табун пошел в поле. Холстомер остался. Пришел странный человек, худой, черный, грязный, в забрызганном чем-то черным кафтане. Это был драч. Он взял, не поглядев на него, повод оброти, надетой на Холстомера, и повел. Холстомер пошел спокойно, не оглядываясь, как всегда волоча ноги и цепляя задними по соломе. Выйдя за ворота, он потянулся к колодцу, но драч дернул и сказал: – Не к чему.
Драч и Васька, шедший сзади, пришли в лощинку за кирпичным сараем и, как будто что-то особенное было на этом самом обыкновенном месте, остановились, и драч, передав Ваське повод, снял кафтан, засучил рукава, достал из голенища нож и брусок, стал точить [о] брусок. Мерин потянулся к поводу, хотел от скуки пожевать его, но далеко было, он вздохнул