– Allons chez Marie, – говорила княгиня, улыбаясь и Тихону, и мужу, и официантам, провожавшим их. – C’est elle qui s’exerce, allons doucement, il faut la surprendre.[1233]
Андрей шел за ней с тем видом, который ясно показывал, что ему было всё равно surprendre[1234] или не surprendre. Он с видимым отвращением давал целовать свои руки дворовым, всякой раз обтирая ее батистовым платком,[1235] и, морщась и брюзгливо выставляя нижнюю губу, что то мурлыкал себе под нос. Маленькая княгиня была весела и оживленна, какою она бывала при входе в гостиную. Возвышение талии княгини сделалось больше, она больше перегибалась назад и растолстела, но глаза и короткая губка с усиками улыбались так же весело и мило.
– Mais c’est un palais,[1236] – говорила она, оглядываясь кругом,[1237] как будто она входила в бальную залу, для нее так хорошо убранную. Проходя одну из комнат, к ним выскочила хорошенькая белокурая француженка m-lle Bourienne, очевидно уже успевшая надеть лишнюю ленточку в косу и другие воротнички.
– Ah quel bonheur pour la princesse, – заговорила она, грасируя, – il faut que je la prévienne…[1238]
– Non, non, de grâce. Vous êtes m-lle Bourienne, je vous connais déja par l'amitié que vous porte ma belle soeur…[1239] – проговорила княгиня. – Elle ne nous attend pas,[1240] – и пошла на ципочках. Они подошли к двери диванной, из которой слышался опять и опять повторяемый пассаж. Андрей остановился, видимо не охотник до чувствительных сцен, которую он ожидал.
– Passez, mon prince,[1241] – сказала француженка, давая ему дорогу. Он насмешливо оглянул m-lle Bourienne, которая казалась в восторге и улыбалась ему, как другу.[1242]
[Далее со слов: M-lle Bourienne прошла вперед, … кончая: … чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех своих приближенных. – близко к печатному тексту. Т. І, ч. I, гл. XXIII—XXIV.]
Он обласкал княгиню, погладил ее по голове, потрепал рукой по затылку, приговаривая: «я рад, я рад» и видимо не зная, что говорить дальше, быстро отошел и сел на свое место. В его отношениях к невестке заметно было нескрываемое совершенное презрение к ней, как к женщине, то есть, как к вещице, вероятно на что нибудь годной для его сына и которую потому он готов был соблюсти как можно лучше, для которой он построил дом, которую он готов был кормить и одевать, но с которой говорить очевидно было нечего. Один только вопрос относительно ее занимал его, это были ее предстоящие роды.[1243] Он терпеть не мог вида чужого страдания, которое возбуждало в нем раздражение, похожее на злобу.
– Го, го, – сказал он, оглядывая ее округленную талию. – Поторопились, нехорошо. Ходить, ходить надо, как можно больше, как можно больше, – сказал он. Княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов, она молчала. Он спросил ее об отце и княгиня заговорила о общих знакомых Петербурга, передавая князю поклоны и городские сплетни.[1244]
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son mari, et la pauvre a pleuré les larmes des yeux.[1245]
Видно было, что кроме как в рассказах о том, что было, княгине неловко. В этих же рассказах она была дома.[1246]
[Далее со слов: