И была бы права. Но ведь иногда недоступные мужчины – самые лучшие!
Курьезная одержимость историческими личностями пробудилась во мне в девять лет. Все началось с президента Джефферсона. Другие девочки, включая Дженис, оклеивали стены постерами всяких поп-цыпочек с оголенными животами, а я свою комнату превратила в святилище любимого отца-основателя. После долгих мучений я научилась каллиграфически выводить «Томас» и даже вышила огромную букву Т на подушке, в обнимку с которой засыпала каждый вечер. К сожалению, Дженис нашла мой тайный альбом и пустила его в классе по рядам. Помнится, все выли от хохота над моими невообразимыми рисунками, как я стою у Монтичелло[25] в фате и свадебном платье рука об руку с очень мускулистым президентом Джефферсоном.
После этого все называли меня не иначе как Джефф, даже учителя, не подозревавшие, откуда взялось это прозвище, и не замечавшие, как я вздрагиваю, когда меня вызывают к доске. В конце концов я вообще перестала поднимать руку и пряталась за распущенными волосами на задней парте, надеясь, что меня не заметят.
В старших классах с подачи Умберто я заболела Античностью. Мои фантазии перескакивали со спартанца Леонида на римлянина Сципиона и даже – недолго – на императора Августа, пока я не узнала оборотную сторону этой их античной романтики. К колледжу я уже настолько глубоко продвинулась в истории, что моим героем стал безымянный пещерный человек из русских степей, охотящийся на мохнатых мамонтов и наигрывающий однообразные мотивчики на костяной флейте при полной луне в одиночестве.
Единственной, кто углядел в моих бойфрендах нечто общее, была все та же Дженис.
– Жаль только, – сказала она однажды вечером, когда мы пытались уснуть в палатке в саду и она вытянула из меня все секреты в обмен на карамельки, которые вообще-то были моими, – что все они мертвее мертвого.
– Неправда! – запротестовала я, уже жалея, что рассказала ей обо всем. – Выдающиеся личности бессмертны!
Дженис только фыркнула.
– Может, и так, но кто захочет целоваться с мумией?
Как ни старалась моя сестрица, я все же испытала – не наваждение, но лишь привычный легкий трепет, узнав, что нагрянула домой к призраку Ромео. Единственное условие для продолжения наших высоких отношений – чтобы он оставался таким как есть, то есть мертвым.
В концертном зале царила Ева-Мария, окруженная мужчинами в темных костюмах и женщинами в сверкающих платьях. Это был высокий зал цвета молока и меда, сверкавший элегантной позолотой. Для слушателей поставили примерно двести кресел, и, судя по числу собравшихся, свободных мест остаться было не должно. На сцене оркестранты настраивали инструменты, и, по-моему, нам угрожало пение крупной дамы в алом платье, затесавшейся среди музыкантов. Как почти