Он помог Карсону снять костюм и показал, как следует его сложить и убрать обратно в ящик.
– Я думаю, пришло время узнать про ваш таинственный проект, – сказал Карсон, закрывая шкафчик.
– Разумеется. Давай пойдем в мой кабинет и выпьем чего-нибудь холодненького.
Карсон кивнул.
– Понимаете, там был шимпанзе, и у него…
Сингер поднял руку.
– Я знаю, что ты видел.
– И что, черт подери, это было?
Директор остановился.
– Грипп.
– Что? Грипп? – переспросил его Карсон.
Сингер кивнул.
– Я никогда не слышал про грипп, от которого из черепа вываливаются глаза.
– Это очень необычный вид гриппа, – сказал директор.
Схватив Карсона за локоть, он провел его по коридорам сверхсекретной лаборатории, и они снова оказались под приятными лучами солнца пустыни.
Ровно без двух минут три Чарльз Левайн открыл дверь своего кабинета и проводил молодую женщину в джинсах и свитере в приемную.
– Спасибо, мисс Филдс, – с улыбкой сказал он. – Мы вам сообщим, если на следующий семестр у нас появится вакансия.
Когда студентка направилась к двери, профессор взглянул на часы.
– Это все, Рэй? – проговорил он, повернувшись к своему секретарю.
Тот с усилием оторвал глаза от попки мисс Филдс, которая шла к двери, и открыл ежедневник, лежащий на столе. Он пригладил свою безупречную стрижку, как у Бадди Холли[8], и почесал мускулистую грудь под футболкой без рукавов.
– Да, доктор Левайн, – сказал он.
– Есть какие-нибудь сообщения? Нас вызывают в офис шерифа? Или кто-то предлагает руку и сердце?
Рэй ухмыльнулся и, прежде чем ответить, дождался, когда закроется входная дверь.
– «Борукки» звонила два раза. Очевидно, на эту фармацевтическую компанию из Литтл-Рок не произвела впечатления статья, вышедшая в прошлом месяце. Они подали на нас в суд за клевету.
– И сколько они требуют?
– Миллион, – пожав плечами, ответил секретарь.
– Скажи нашим друзьям-юристам, чтобы предприняли обычные шаги. – Профессор отвернулся. – Я не хочу, чтобы мне мешали, Рэй.
– Понял.
Левайн закрыл дверь.
По мере того как росла его скандальная слава в качестве выразителя идей Фонда генетической политики, Левайн обнаружил, что ему становится все труднее вести обычную жизнь профессора теоретической генетики. Природа организации делала его чем-то вроде громоотвода для определенного типа студентов: одиноких идеалистов, которым необходима яркая идея, чтобы отдаться ей без остатка. Кроме того,