– А что, он у вас неходячий? Или незрячий, может?
Надя прижала палец к губам:
– Тише, пожалуйста, тише!
«Скорая» уехала, и она через десять минут поднялась и поплелась на кухню готовить мужу ужин.
Ужин он съел молча и с обидой сказал:
– Как ты меня расстроила! Даже голова разболелась!
И Надя поняла – будет помирать, а «неотложку» не вызовет. Ляжет тихонько и просто закроет глаза.
Правда, жаловалась дочке в письмах. А та отвечала: «Гони его, мама, на работу. Ну хоть гаражи во дворе сторожить. Или в магазин пусть шастает, на рынок».
Про работу Надя, естественно, говорить не посмела – даже намеком. А в магазин сходить попросила. Крику было! И про артрит, и про радикулит, и про давление. Она лепетала что-то в свое оправдание и рот свой закрыла уже навсегда.
А Григорий Петрович как накликал – и вправду заболел серьезно. Сделали операцию, и уж после нее… Что там говорить. После операции он себя заживо закопал.
Вставать почти перестал, даже ел в кровати.
Онколог сказал:
– Нужна воля к жизни. А у него ее нет. Ни желания, ни мотивации. Сколько протянет – неизвестно. А мог бы прожить еще немало.
Последние два года были совсем тяжелые – истерики, капризы, обиды.
Надя даже к психологу пошла. Та (идиотка!) посоветовала ей почаще уходить из дома, купить себе новое пальто и туфли на каблуках. И разумеется, не бросаться к мужу по первому зову.
Все это было такой чушью, что Надя рассмеялась ей в лицо:
– Господи! И что такое вы мне советуете!
Ушла, не попрощавшись. Только деньги на стол положила.
Хорошо, что онколог Гришин выписал ей снотворное. Стала хоть спать по ночам – пусть тревожно, некрепко.
За неделю до смерти Григорий Петрович попросил показать ему альбом с семейными фотографиями. Она принесла его – кстати, довольно тощий. Фотографироваться семейно муж никогда не любил. Пара свадебных снимков, пара снимков «на югах», еще несколько прибалтийских. Ее карточки из той поездки в Германию и остальные – Любашины: детство, школа, выпускной, свадьба в болгарском ресторане «София».
Муж долго и внимательно рассматривал старые фото, задерживаясь взглядом на тех редких, семейных. Вертел в руках ее «немецкие» снимки. Вдруг стал подробно расспрашивать про ту давнюю поездку. Она посмеялась:
– Ничего уже почти не помню, Гриша!
А он тихо сказал:
– А я помню. Ты тогда все только мне и Любе привезла. Себе – ничего. А я еще долго носил и рубашки, и галстуки. И свитер синий в серую полоску обожал. И ботинки черные.
– Ну и на здоровье! – улыбнулась Надя. – Значит, с душой покупала!
Муж внимательно посмотрел на нее и тихо сказал:
– Спасибо. То, что с душой, – определенно.
Надежда погладила мужа по бледной, заросшей щеке, и он впервые не дернулся, не мотнул головой и даже задержал ее руку в своей.
– Спасибо, что с душой, – задумчиво повторил он и отвернулся к стене.
Она