– Стасов! – окликаю я нового гостя, представительного господина в кожаной куртке.
Он был любимцем женщин, думаю, что им и остался, хотя пышная каштановая шевелюра сменилась теперь на седеющий «ежик» волос. Но его выразительные глаза под навесом неприлично длинных ресниц почти те же. Слышала от общих знакомых, что Стасов теперь крутой бизнесмен, а деньги добавляют привлекательности любому мужчине, даже не слишком молодому. Меня обошло стороной повальное увлечение наших сотрудниц этим дон Жуаном, однако пообщаться с почти олигархом и мне лестно.
– Привет, Галь! – присмотревшись, отзывается он, широко улыбается, и вопросительно глядит на стоящую рядом со мной тучную подругу. Она сразу же игривым жестом поправляет кудряшки над ухом, будто ей по-прежнему двадцать пять, и ожидающе улыбается.
Но нет странного в том, что они смотрят друг на друга, как чужие – Стасов и Маринка никогда не встречались в этом ЦНИИ, они работали здесь в разное время. А я для них вроде связующей нити. С Маринкой мы вместе начинали, пришли по распределению после вуза почти в одно время, но она недолго продержалась в этих стенах, уволилась прежде, чем появился красавчик Стасов. Неотразимый дон Жуан пришел на работу почти перед моим уходом из ЦНИИ – тогда он казался мне мальчишкой, а теперь вижу, что и с ним мы одного поколения. Наскоро представляю друг другу сотоварищей, собираясь отойти. Пообщаюсь со Стасовым позже, поскольку в присутствии Маринки никакой серьезный разговор невозможен. Она уже начала под него «подбивать клинья», абсолютно забыв, что ее золотое времечко прошло. На лицо Стасова наползает скука, прикрытая вежливым вниманием. Он тоже разглядывает вошедших и вдруг касается моего плеча, обращая внимание на очередного гостя.
В открывшуюся дверь вталкивается инвалидная коляска. В ней сидит, беспомощно озираясь, морщинистый и дряхлый старичок. Мы узнали его только тогда, когда он поприветствовал всех дрожащим старческим голосом, и с такими знакомыми пафосными интонациями: «Друзья, прекрасен наш союз! Да здравствует советская научная общественность!». Конечно же, это Фигаро, бывший для меня и Стасова непосредственным шефом. Как слаженно наш сектор, в то время почти целиком состоящий из молодежи, дружил против Фигаро, балансирующего уже тогда на пороге пенсионного возраста. Он очень опасался быть отправленным на пенсию и, лебезил перед начальством вышестоящим, жертвуя интересами подчиненных. Мы были игрушками в его властных руках. Отчасти самодур, отчасти тиран и непревзойденный артист, всегда играющий роль, выгодную в текущий момент. В нынешнее время из него вышел бы отличный политик!
Но сейчас перед нами был больной, слабый человек – скорее бесплотная оболочка с дышащей на ладан душой. Полагаю, что ему подкатило уже к девяноста годам. За минувшие годы обиды и огорчения, связанные с самодурством начальника забылись, растворились в текущей жизни, и совершенно неожиданно возникло острое чувство жалости