Скоро праздник. Георгиевские ленточки развеваются по всей столице. Элегантно они смотрятся на мерседесах, ауди, фольксвагенах и прочих опелях. На КамАЗах… убедительнее. Молодёжь и себя украшает. Одна девица привязала ленточку к джинсам. Хорошо не сзади. Хотя… сзади у нее так убедительно – КамАЗ отдыхает.
На Лубянке митингуют коммунисты. Старушки с портретами Сталина и Жукова, карикатурный Горбачёв на плакате с американским флагом на лысине и Ельцин, грызущий кривыми кариесными зубами красные буквы «с», «с» и «р». Да, букв «с» было только две. Видимо, одну он уже загрыз и проглотил. В то время как с трибуны скандируют: «Фашизм не пройдёт!», между рядами деловито снуёт молодой человек, предлагая участникам митинга фашистский листок «Русский марш».
Низенькая полная дама придирчиво осматривает на лотке уличного торговца посудой блестящий чайник похожих пропорций, но еще и со свистком.
– Молодой человек, а как он свистит? – спрашивает дама тощего, точно свисток без чайника, продавца.
– Не волнуйтесь, женщина. Он конкретно свистит. Оглохнете за милую душу.
– Я его серьезно спрашиваю, а он мне здесь тут аншлаг! Трудно ответить на простой вопрос?! – начинает закипать дама.
Не говоря ни слова, продавец закладывает два пальца в рот и пронзительно свистит.
– Ну вот как-то так, – переведя дух, произносит он. – Брать будете?
На Ломоносовском проспекте, напротив химфака МГУ, возле остановки сто тридцатого автобуса стоит урна. Сегодня, в седьмом часу вечера, я видел, как с этой урной разговаривал мужчина. Прямо в нее и говорил. Какие-то давние обиды ей припоминал. Но не то чтобы со злобой, нет. Больше с грустью. Ничего не отвечала урна. Лишь оберткой от мороженого помахивала. Мужчина не останавливался и говорил в нее еще. Обидное говорил, и даже нецензурное. Молчала урна. Мужчина утомился и сел возле урны. Привалился к ней. Закурил. Стал говорить тише, задушевнее. Но все равно нецензурное. Наверное, она бы ему ответила. Потом, не сегодня. Сегодня у нее был тяжелый день. Но у мужчины, как видно, тоже день был не из легких. И он настаивал. Стукнул ее полупустой пивной бутылкой в бок. Плюнул в нее и заплакал. Наконец он с трудом поднялся и пошел, шатаясь и всхлипывая. А она осталась. Не бросилась догонять. Завтра, должно быть, придет мириться. В крайнем случае, послезавтра. Никуда не денется.
Две продавщицы. Одна, измученная синими тенями для век, возмущается:
– И тогда Серега ему и говорит: «Думаешь, я лох? Лох?! Да сам ты лох последний, сука такая».
Вторая, с тонкой ментоловой сигаретой в щели между передними зубами и вулканически красными губами,