– Как эта Людмила к тебе придирается, как ты только терпишь!
– Ну, Георгий, что-нибудь терпеть обязательно надо… Мне вот, например, больше без танцев тяжело. Я раньше очень любила танцевать, и это занятие мне давало много радости. Опять же – и для фигуры полезно.
– А что теперь?
– Ну, я после первого поста сразу чуть не на Пасху потанцевала, а потом пришла к батюшке и спросила, а он сказал…
– А он сказал: «Нельзя, грех», да? Да не слушай ты их! Я раньше тоже был таким дураком. Думал, все батюшки святые… А что они могут? Пойдёшь к батюшке, он тебе скажет: терпи, молись, смиряйся, подохни от рака.
– Эх, ты, заблудшая овечка! – произнесла она с жалостью и лаской одновременно. Георгий сразу смягчился, улыбнулся смущённо:
– Ты, наверное, думаешь, что я такой безбожник, вообще злодей.
– Нет, почему? Есть люди, хотя и неверующие, но очень хорошие. Я лояльно к этому отношусь.
– Да, я верю, но вера моя другая. Только ты никому не говори. А человек я очень хороший.
– А знаешь, это сразу заметно, что, хотя и верующий, но не православный. Я, когда тебя только увидела, сразу подумала: секта.
Коля, застав их в подобной дружеской беседе, временами ревновал и приставал в перерывах между пением: «Ты чего такая весёлая? Юрку увидела?.. А ты чего улыбаешься? Машку любишь? Смотри, стоят рядом и улыбаются!» С Георгием, как когда-то в Киеве с двоюродным братом, она могла говорить практически обо всём. Он хорошо понимал и то, что она ему говорила, а также то, что оставалось недосказанным. При этом отношения с ним были очень спокойные, лишённые чувственной окраски, и это было так приятно, так целительно…
Но вот и Пасха. Первая Машина Пасха как певчей. Какая радость! Какое ликование переполняло душу, которая рвалась из тела в небеса. Она отпела ночную службу, а утром, принарядившись по-праздничному, отправилась в свой храм – поставить свечу, посмотреть, как убрана к празднику эта маленькая милая церквушка, послушать сладкий пасхальный перезвон. Это было удивительно: но после долгой ночной службы, поспав всего два-три часа, она чувствовала себя свежей, исполненной сил и энергии, и одновременно лёгкой, бесплотной. Рука, занесённая для крестного знамения, казалось, сама собой взлетала вверх, как наполненный гелем воздушный шарик. В ушах звучало самое прекрасное песнопение ночи: «Плотию уснув, яко мертв, Царю и Господи…» Ионафана.
Службы не было – настоятель, отец Виталий, служил ночью, – но в храме было оживлённо. Сновали служащие, инокиня мать Таисия с радостным лицом расставляла цветы. На чистом полу играли солнечные блики. Маша купила свечи и ставила их к иконам, когда услышала с крыльца знакомый голос:
– Христос воскресе!
– Воистину воскресе! Когда приехал?
– Да вот только утром,