В тот день я превзошел самого себя. Сам того не заметив, я превратился в специалиста по периоду Эдо [5]. С умным видом я комментировал и тончайшую императорскую керамику той эпохи, и расписные шелковые ширмы, уцелевшие после падения Осакского за́мка [6]. На ходу изобретая красочные подробности, я уповал лишь на то, что ты не слишком хорошо разбираешься в истории Японии и не сумеешь разоблачить мои выдумки, которые становились все невероятнее по мере того как росло мое желание доставить тебе удовольствие и сделать так, чтобы на твоем лице не гасли румянец и заинтересованная улыбка. Впервые в жизни я чувствовал себя уверенно. Я был спокоен и красноречив, я не лез за словом в карман и не испытывал обычного для меня желания быть или хотя бы выглядеть кем-то, кем я на самом деле не являлся. Причина подобной метаморфозы была очевидна: ты была рядом, ты была со мной и, похоже, ничуть не тяготилась моим обществом, что казалось мне невероятным и чудесным.
В последней витрине экспозиции были выставлены разнообразные шелковые веера, искусно, я бы даже сказал – изысканно раскрашенные и снабженные легкими бамбуковыми рукоятками, словно выточенными из пожелтевшей полупрозрачной кости. На столике рядом лежали современные, дешевые копии старинных шедевров, предназначавшиеся, главным образом, для школьников, которые могли, по желанию, либо обмахиваться ими, пробуя себя в роли японских леди, либо лупить ими друг друга по головам, пока учительница глядит в другую сторону.
Взяв один из вееров в руку, я прикрыл им подбородок и постарался придать своему лицу кокетливое выражение.
– Понравилась ли вашему императорскому величеству наша скромная выставка? – осведомился я игриво.
В ответ ты рассмеялась, закинув назад голову и демонстрируя мне прекрасную нежную шею, и я почувствовал себя на седьмом небе.
Наконец ты немного успокоилась и шагнула ко мне.
– Ты очень необычный человек, Фрэнк, – сказала ты. – Необычный и… и просто необыкновенный! – И, бросив по сторонам быстрый взгляд, ты отодвинула от моего лица дешевый бумажный веер и поцеловала в губы.
Именно тогда я понял, что люблю тебя, Мегс. С тех пор мое чувство с каждой минутой становилось только сильнее. Мне следовало бы признаться тебе еще тогда, но я не хотел торопиться. Мне казалось, что для признаний еще слишком рано. У нас впереди было достаточно времени, чтобы разобраться в наших чувствах как следует. Мне, в частности, еще только предстояло осознать, как глубоко ты проникла в мои плоть и кровь. Лишь сейчас, когда мы уже почти истратили отпущенный нам срок, я понял свою ошибку. И эту, и все остальные тоже… В последние шесть месяцев я не был ни твоим гидом, ни твоим самураем. Я сам сделал себя никем.
Прости меня, Мегс, если можешь.