– Оставь меня с ним в покое! Оставь в покое! – прервал Марек. – Тот жену слушает, а жена ему скорей власяницу даст одеть, чем корону. Я раз ему доверился и этого достаточно… Это баба…
– Обойдёмся без него, – шепнул искуситель Яшко, видя, что отец поддался его настояниям.
– Пойдёт с Лешеком, – добавил отец.
– Не страшен он и его силезцы, – произнёс Яшко всё живей. – Там в доме имеют, что делать, потому что братья едят друг друга.
Он прервался вдруг и, подходя к отцовскому уху, как бы уже считал дело выигранным, начал быстро сыпать:
– Вы скажете, что я капризный, непослушный, убежал.
Вам ничего не сделают. Я должен идти к Одоничу, к Святополку, я там пригожусь.
– А если тебя сцапают?
– Лихо съедят, – крикнул Яшко. – Одонич в монашеском облачении убегал, я и этого не надену. Любая епанча сойдёт!
Я знаю дороги, знаю проходы. Вы можете мне отказывать – а я один могу что-то сделать отвагой. За голову уже не держусь…
– Яшко, – воскликнул отец нежней, хватая его за плечи, – сидеть бы тебе и ждать.
– Нет, нет! – отпарировал сын. – Идти мне и помочь вам и нам, и себе. Вы воевода? Какой вы воевода? В неволе! В пренебрежении! У какого-то священника под стопой… С этим жить дольше нельзя…
Марек, наполовину убеждённый, задумался. Яшко ковал железо, пока горячо.
– Исчезну так, что не опомнятся, как ускользну, – прибавил он.
– К Плвачу не ходи, – выскользнуло у старика, – к Конраду не смей – у того не хватит смелости за что-нибудь взяться. Святополк – наша кровь, он один…
– Ну, тогда к нему! – ответил Яшко. – К кому-нибудь я вырвался бы отсюда.
Марек обеими руками схватился за голову.
– Ещё мне этой заботы не хватало, – воскликнул он, – как будто их мало было. А теперь, боясь за тебя, ни дня, ни ночи не буду иметь спокойной.
Яшко поцеловал его в руку.
– Спи, старик, сладко, а обо мне не беспокойся. Яшко справится… а как я засну, вы толкнёте…
Он дико смеялся, потирая руки. Неспокойный Марек вздрогнул. Начали что-то потихоньку шептать, и, сев, разговаривали так, пока каморник не позвал обоих к еде, которую подавали на ужин. Как окончился разговор, знали только они вдвоём, по лицу, однако, можно было догадаться, что пришли к согласию, и старик уже сыну не сопротивлялся. В усадьбе потом никакой разницы от обычных дней не было, ни приготовлений, ни видимого движения, а когда Яшка третьего дня с несколькими людьми исчез, Марек Воевода, казалось, не знает, что исчез, и не спрашивал. Своему охмистру он громко сказал, что поехал на охоту. Так все думали.
Только спустя десяток дней, когда он не возвращался, начали узнавать, спрашивать, беспокоиться, искать, а Марек делал вид, что гневался на сына.
В этот же вечер он встретился в замке с епископом, выходя от князя.
– Я страдаю, немало, – обратился он, вздыхая, к Иво, – сгинул куда-то мой Яшко, вы знаете, что я его из милосердия приютил. Неспокойная душа, несчастный человек, не мог вынести праздности,