– Как это с детства??
– Да, у нас в шахты берут в совсем юном возрасте. Я пошел на работу в 13 лет. Семья была большая, работать все уходили совсем еще маленькими. А работа у нас в деревне одна, все в шахтах. Помню, когда был совсем маленьким и гулял с мальчишками так не видел до самого вечера ни одного мужчины – на смене в деревне оставались одни женщины, старики да мы – совсем малышня. Иногда конечно некоторые семьи, которым было совсем тяжело, отдавали своих младших детей – разведывать под землю. Там взрослые не протиснутся, а мальчик, лет 7 пролезал за милое дело. Так бывало играешь один день, а завтра все, как сквозь землю провалился. Буквально. А как у мам спрашивали, так они молчат, только всхлипывают и лица прячут.
Джон пристально рассматривал своего собеседника, по мере знакомства с его прошлым. Руки Ли и правда были темнее его лица, а их первое рукопожатие выдавало грубую ладонь рабочего. Он улыбался, как ребенок, очевидно жадно впитывавший в себя все новое вокруг, но морщины на лице не могли скрыть тяжелые годы кропотливого труда за плечами. И только тогда Джон заметил, что смуглость его лица – это результат постоянного контакта с угольной пылью, с годами ставшей уже частью непокрытого кожного покрова. И пусть на щеках его и играл румянец от холодной погоды, чуть более темная кожа вокруг глаз недвусмысленно указывала на последствия жизни под землей. Джону стало стыдно за первичное суждение о Ли, как о простоватом азиатском туристе и неловко от рассказа о его нелегкой судьбе.
– Какой ужас. Разве хозяева шахты не заботились о вашей безопасности? И использование детского труда, как это можно?
– Заботились конечно, у нас были каски, у некоторых даже перчатки. Но вы же понимаете, другой работы нет, а деньги нужны всем. Вот мы и работали, кормили семью. В детстве мне было не сладко, Джон. Отец начал работать в шахте в моем возрасте и не покидал ее до самой смерти. Больше всего он уважал труд и нас растил в такой же атмосфере. Мой старший брат пошел туда по его прошению, как потом взяли и меня. В день, когда обвал забрал из нашей семьи моего старшего брата, отец долго молчал за столом во время ужина. Я тогда впервые увидел, как он плакал. Его немытые руки покрывали лицо угольной пылью, когда он вытирал слезы. Всю ночь я слышал в тишине всхлипывания обоих родителях. На следующее утро, он встал пораньше, собрался и ушел на работу. С тех пор, он больше никогда не показывал своих эмоций перед нами. Даже на церемонии похорон он не появился, потому что был на смене.
– Простите, я не хотел