И ослепительно черный красавец, немыслимо умный и сильный, тот, кто приходит к нему во сне, едва ли есть его отец. Уж слишком красив, слишком умен. И это он милостиво подсказал, что нет иного выхода, как убить мать. Ведь ему, младенцу высокого происхождения, предстоит вырасти и совершить во вселенной великие дела, и у него не может быть такой простой и глупой матери. Так пусть ее и не будет рядом с ним. Это славно, что темноликий красавец словно бы разрешил ему устранить свою мать, но, пожалуй, обошелся бы он и без разрешения – слишком много проступков и прегрешений накопилось за этой дурой.
Да, главная ее вина в том, что посмела, низкая, стать его матерью, однако и других, второстепенных провинностей хватает. Почему заточила его в свою подлую и грязную телесную оболочку? Ему мерещился уже хрустальный кубок с матовыми и прозрачными стенками, чтобы мог он, когда захочет, жадно всматриваться в окружающий загадочный мир – и прятаться, в поисках отдохновения, от любопытных соглядатаев. Где уж там… Внутренности ее издают отвратительные звуки: за его спиной булькает, переливается, вздыхает, журчит – точно так же, как в месте под названием «поварня», куда мать имеет наглость таскать его в себе. Там жарко, словно во владениях ослепительного Темного красавца, там надоедливо стучит, гремит, булькает, там мать и ее приспешник обмениваются визгливыми речами – малопонятными, однако, несомненно, о низких предметах.
И уж точно никогда не простит он матери пережитого довольно давно, когда и глаза у него не открывались, страха и унижения: тогда после размеренных и довольно приятных звуков человеческого голоса и вроде как бы звоночков, друг друга догоняющих, мать принялась хихикать, внутри стало очень жарко, а потом младенца придавило добавочное человеческое существо, при этом, пожалуй, побольше и потяжелее ее. Оно стонало вместе с матерью и настойчиво пробивалось в ее утробу, чтобы выгнать оттуда младенца или размозжить его на месте. Да за один тогдашний ужас она повинна смерти! Он не хотел задумываться над тем, как исполнит свой приговор. Вполне возможно, что, внутри нее оставаясь, он возмужает настолько, что сможет ударом ноги прорвать стену живой темницы и вырваться на волю.
Стук, приближается. Хлопает нечто, «дверью» называемое, потом голос подлого приспешника, глухо так:
– Хо-зяй-ка-там-Най-да-у-ка-лит-ки-раз-ры-ва-ет-ся.
И грудной голос матери:
– Так-пой-ди-по-гля-ди-че-го-стал.
Где-то в месяце априлии года… да, этак после семи тысяч и сотого от сотворения мира. На Свином шляху, не доходя двух верст до городка Кром
– Стой! Кто идет! Ясак говори!
– Я прегрешный Самоха Московский, юродивый Христа ради.
– Кой такой юродивый? Ясак сказывай, мать твою…
– Да взгляни ты на меня только, добрый человек… Какой там с меня ясак?
Стрелец, заступивший Самохе путь, открыл, наконец, заслонку своего фонаря, ранее дававшего о себе знать вонью