Мой во всех отношениях замечательный, молодой, красивый и умный директор, доблестно ведущий свой издательский корабль чрез рифы отечественного капитализма с нечеловеческим оскалом, – он каждый раз при встрече (ну, хорошо, почти каждый раз) уже в течение десяти лет говорит, что любит меня. Однако на мое личное благосостояние эта любовь никак не влияет.
Я стала думать, в чем же тогда его любовь заключается, потому что никаких признаков своего чувства, кроме словесных заверений, он никак предъявить не хочет. И наконец – ура! – поняла. Анекдот есть, про грузина. «Грузина спросили, любит ли он помидоры. Грузин подумал и ответил: „Кушать люблю, а так – нет“». Вот и мой директор, смекнула я, не меня любит. Это он меня кушать любит: мои мозги, душу и творческий, не побоюсь этого утверждения, потенциал.
Я же для него вроде домработницы. Этакая Дуся Форточкина. Ну, да, иногда ворчит, иногда поругивает хозяев, порой и чашку о пол хлопнет в сердцах. Но зато как пыль вытирает и полы моет! Смотреть любо-дорого! А если учесть, как дешево обходится, то цены ей и вовсе нет! Причем в прямом, а не переносном смысле.
И самое интересное, что, по правилам игры, я должна испытывать чувство глубокого удовлетворения: ведь мне позволяют и оставаться в профессии, и не умереть с голоду!
Мой директор как раз из тех обаятельных мужчин, которым женщины норовят дать гораздо больше, чем могут. О! В этом и состоит искусство руководителя. И вот я с ужасом замечаю, что, несмотря ни на что, хочу ему нравиться, ловлю его мимолетные улыбки и даже делаю вид, что не замечаю, когда он забывает поздороваться… И главное – стараюсь, прямо-таки горю на работе. Просто из кожи вон лезу. Пытаюсь изо всех сил быть такой, какой меня хотят видеть.
Что там Антон Павлович писал? По капле выдавливать из себя раба? Так это и про меня, оказывается?! Ну, кто бы мог подумать! Главное, выдавливая из себя раба, постараться не забрызгать остальных…
Неужели это я – по натуре кустарь-одиночка, слесарь-надомник, кошка, гуляющая сама по себе… Неужели это я, «та, которая видела Эйфелеву башню!». (Есть в мемуарах Одоевцевой такой эпизод. Гражданская война, вагон, полный солдат, а там пожилая дама «из бывших». И вот у этой бывшей дамы прихватило живот. Поезд едет, в теплушке теснота жуткая, что делать? Дама уже плачет. Солдатики и говорят, мол, не переживайте вы так, тетенька, мы вас в окошко высадим и за ноги подержим. Ей ничего не оставалось, кроме как воспользоваться предложением. И всю оставшуюся дорогу – а потом и всю оставшуюся жизнь – она горестно восклицала: «И это я, та, которая видела Эйфелеву башню!»)
Но в конце концов я сообразила, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Так появились в моей жизни бывший поэт Томилин; Почти-олигарх со своей нефтяной не трубой, конечно, а так, фактически соломинкой для коктейля; восточная певунья поневоле Айдан, заброшенная судьбой на российские просторы; некогда моя соотечественница Каталина Гарсия, решившая любой ценой сделать писательскую