Спокоен я.
Сирени дрожь
Рассчитана на жалость.
О, если ты сейчас войдешь!
А дождь
все продолжает.
Спокоен я.
Закрыта дверь
И ключ повернут трижды.
И я не жду тебя,
поверь…
Но, Господи,
приди же!
Не постареть бы на сто лет
Дождливой этой ночью.
Палач-будильник на столе
Топор угрюмо точит.
«Осталось докурить…»
Осталось докурить.
Итак, я уезжаю.
В последний раз твоя ладонь в моей руке.
Стихи?
Ну что ж, изволь, —
Булата Окуджаву.
Про то, что нет уже извозчиков в Москве.
Слова, как слава, – дым.
Не стоит обижаться.
В нас не прошел еще всех словоблудий шок.
А через миг судьба,
как кучер дилижанса,
Пошевелит кнутом и протрубит в рожок.
Ах, сердце бьется так,
что воробьишка пленный.
Ах, так блестят глаза,
что отступает мгла!
Нам не хватало в этой комнате Вселенной.
А во Вселенной нет и не было угла.
Ну, все.
Пора.
Прощай.
Все скроет время шалью
И тем, что не сбылось,
пугая и маня,
Прости меня —
не потому что уезжаю.
Прости меня за то, что любишь ты меня.
«Обращенье к любимой …»
Обращенье к любимой —
испето.
Испито.
Избито.
Удержусь.
Промолчу.
Так пунктирна общения нить!
Старый дедов будильник столешницу тронет копытом
И пойдет не спеша.
Что-то стала лошадка сбоить.
Мы течем по проспектам рекой незнакомых прохожих,.
И в разлив не видать, что творится на том берегу.
А исток позабыт.
Спит родник.
Ключ заброшен.
Адрес старой газетой рыжеет на сизом снегу.
Океан далеко.
Это просто вместилище капель.
Как понять в окружающем тайного смысла печать?
Ведь печаль нам дана,
чтоб поставить надежду на стапель.
Расстояния же – для того,
чтобы их сокращать.
Вновь восходит луна —
узнаваемо все в этом мире, —
Чтоб узнал и обрел себя заново мир в темноте.
Колченогою птицей ходит тень от свечи по квартире,
Подбегает к окну, бьет в стекло и не может взлететь.
Извечное
И снова – суета.
Она ушла.
И нечего
Мне ждать, когда сползет обиды глетчер,
Табачным дымом
лишь тоску залечивать
И темноту
окурками калечить.
Молчать,
шагая сердца перестуками
В траве давно пожухлых ощущений,
Курить
и наблюдать, как дым испуганно
Вытягивает худенькую шею.
Она