Наступало самое приятное время летнего кочевья, когда каждый житель города Итиль, и стар и млад, с приходом месяца нисана[2] в радости и с песнями отправлялся в степь к своим родовым наследственным землям, к своим пашням и виноградникам. С начала нисана и до конца кислева[3] паслись на бескрайних степных пастбищах стада овец, табуны лошадей и верблюдов.
В месяцы летнего кочевья столица Хазарского царства – Итиль, становилась безлюдна и тиха. Все, от мала до велика, вместе со скотом уходили в степь на летние пастбища. В городе оставались лишь бедняки, которым не с чем было кочевать, и те, кто охранял имущество своих кочующих господ. Каждый житель Итиля, следуя родовым традициям и завещаниям, следовал собственным исконным путем летнего кочевья.
С восходом солнца Вениамин – малик[4] великой Хазарии, со своей свитой, князьями и рабами, как и все жители Итиля в эти дни, начал кочевье. С нисана до кислева ему предстояло обойти всю свою страну. Сейчас его путь лежал к большой реке Бадашан, находящейся от Итиля в двадцати фарсахах[5] пути. Позади оставались разбросанные то тут, то там пашни и виноградники жителей Хазарии.
Глядя на весеннее великолепие просторов хазарских степей, Вениамин думал о судьбе своей страны, о ее прошлом, настоящем и будущем. Думал о своих предках – правителях великого тюркютского ханства.
Во времена прошедших веков, владея сильным войском, его страна господствовала над многими живущими рядом племенами. Но после поражения в борьбе с арабами она потеряла свое прежнее военное могущество, хотя и была все так же богата. Сейчас Хазария искала прочного мира с Халифатом, пытаясь закрепить за собой торговые пути к Гирканскому[6] морю. Он – Вениамин, потомок династии Обадия, правил этой страной.
К полудню караван малика со свитой остановился на первую стоянку около неглубокой протоки. Затекшие за полдня пути суставы ныли и требовали разминки. Юный весенний ветерок, игриво касаясь одежд, дарил ощущение свободы.
Вениамин вглядывался в даль. Там за просторами его степи жили чуждые ему племена гузов, алан, буртасов, русов. Они называли его большую реку Итиль каждый на свой лад – и Валкой, и Волгомой, и Вольгой, но чаще Итиль называли Волгой.
Задымились костры, обещая скорый обед. Рабы разбивали шатры. В ожидании временного жилища на зеленом ковре степной травы, кружком, близко друг к другу, сидели наложницы. В отдалении, рядом со старой ветлой, заалел китайского шелка просторный шатер царицы. Она сама, в сопровождении прислужниц и евнухов, прогуливалась вдоль невысокого берега извилистой речушки, разглядывая в спокойной глади воды не расцветшие пока кувшинки. Ночи еще были холодны, и рабы застилали шатры верблюжьим войлоком и шкурами.
Простор! Простор хазарской степи! Как любил Вениамин полынный ее запах, дыхание весенних ветров и сочную зелень молодой, еще не выгоревшей на жарком южном солнце травы! Это была его земля, его страна, его Хазария!
В это лето Микаэль не отправился вместе со старшим братом Юнусом и младшими сестрами на кочевье, а остался с больной матерью в Итиле. Их род был знатен, хотя и не отличался богатством. Микаэль, четырнадцатилетний юноша, не гнушался никакой работы, чтобы заработать на существование своей семьи.
Жили они, как и полагалось роду их знатной фамилии, в западной части города, которая принадлежала царю, его придворным и его войску. В былые времена эту часть хазарской столицы называли Ханбалык, теперь она именовалась так же, как и весь город – Итиль.
Микаэль и его знатный род были иудеями и регулярно посещали синагогу, изучая Святое Писание. Как и многие жители Итиля, жили они в юрте из дерева и войлока, с остроконечной башенной крышей, свойственной всем хазарским жилищам. Конечно, морозными хазарскими зимами трудно было удержать тепло в войлочном шатре, но строить жилища из обожженных кирпичей мог только малик-хазар. Все остальные сурово наказывались за такие вольности, ибо проявляли дерзость, посягая на царские привилегии.
Микаэль откинул войлочную накидку над входом, и юрту наполнил свежий весенний воздух. Солнечный луч, заглянув в жилище, задрожал на полу озерцом света. В глубине юрты на расстеленных овечьих шкурах лежала женщина. Возраст ее определить было практически невозможно. Непонятная болезнь за какой-то месяц иссушила ее тело, прочертив по рукам и лицу глубокие старческие морщины. Она лежала недвижно. Глаза ее были закрыты. Пересохшие губы то что-то невнятно шептали, то, истончаясь, приоткрывали рот. На лбу выступила испарина. Микаэль сел рядом с матерью, осторожно вытер ей пот со лба. Вчера он приводил к ней лекаря-шамана. Тот, поколдовав над рисовыми зернами, сказал, что болезнь плохая, но к рассвету должно