Родом из священнослужителей. Отец в 38-м году репрессирован и расстрелян. Учился в довоенном Литинституте, где сразу стал живой легендой. ‹…›
Ощущение своей исключительности (сдобренное неповторимой самоиронией) было спасительной подосновой глазковского творчества и шло не от кичливости, а от острого ощущения мистической связи с самой Вселенной – как у «председателя Земшара» Хлебникова, предтечи Глазкова, чьи уроки в поэзии ученика причудливо переплелись с открытиями обэриутов. Кроме того, здесь таилась самозащита Глазкова от соцреалистической нивелировки, от преуспевающих бездарей, от унизительной невозможности напечатать главные свои стихи:
Самокульт. Но меня довели
Долгой травлей до этой религии.
А велик ли Глазков? Да. Велик.
У него и ошибки великие.
Кстати, ошибка – в глазковском мире высочайший оценочный балл, всегда сопровождаемый эпитетом «великая». В поэме «Поэтоград I» он пишет: «Я исключён как исключенье / Во имя их дурацких правил!» – пишет, заметим, о своём изгойстве не жалостливо, а с победительной энергией и в ритме, и в интонации.
Глазков был новатор: он творил свои небывалые слова, а слова привычные так сталкивал лбами, что образные искры летели врассыпную. Так он – почти не издаваемый и переплетавший листки со своими шедеврами в доморощенные тетрадки для друзей – изобрёл слово «самиздат» (первоначально: сам-себя-издат), вошедшее в трагическую лексику советской эпохи как слово общенародное. А ещё он, рождённый в январе и знавший толк в бражничестве, придумал месяц «пьянварь».
Глазков был основателем целого литературного направления по имени «небывализм», задуманного как дочерняя ветвь футуризма: была плеяда, были манифесты, были проекты – их смяло время и загнало в архивные тайники, в подсознание, в нети. ‹…› В дальнейшем свои инверсии, свои исторические прозрения, свои парадоксы, каламбуры и афоризмы поэт всё же сохранил, хотя и под щитом.
Глазков был личность, одарённая всесторонне. Сильный шахматист. Увлекался боксом. Действительный член Географического общества. Актёр. Помните летающего мужика из фильма «Андрей Рублёв» А. Тарковского? Это он, Глазков. Он был человек очень высокий, могучий, сутулый, бородатый и юродиво-красивый. Юродивость его шла от презрения к строю и власти, и от страха перед ними (страх без заискивания – уже мужество), и от высшей народной мудрости: «Надо быть очень умным, / Чтоб сыграть дурака», – подытожил он свой уникальный опыт уже в шестидесятые.
Коллеги его снисходительно любили (лучшие из них втайне прекрасно осознавали, кто есть кто, но официальную иерархию не разрушали никогда), опасливо сторонились и кто как мог грабили. Да, Глазков весь разворован – по строчкам, по образам, по рифмам, по метафорам. «…Сколько мы у него воровали, / А всего мы не утянули», – чётко констатировал Борис Слуцкий.
Нынче пришла пора Глазкова. Выходят его неизданные стихи и поэмы. Репродуцируются графические наброски, шаржи. Пишутся мемуары и статьи. А ведь он и это предсказал более полувека назад:
Писатель рукопись посеял,
Но не сумел её издать.
Она валялась средь Расеи
И начала произрастать.
Стихотворения
Я на мир взираю
«Некий царь из тех династий…»
Некий царь из тех династий,
Что боятся гнева масс,
Со своей царицей Настей
Улететь решил на Марс.
Там, где в северном сиянье
Дремлют северные льды,
Прилетели марсиане
И поставили шатры.
Пират
В морской утонувши пучине,
Мог быть достоянием крабов
Иль где-нибудь в знойной пустыне
Рабом разъярённых арабов.
Не раз на съеденье акулы
Его обрекали матросы,
Но он им сворачивал скулы,
Спокойно куря папиросы.
Не раз с берегов Сенегала
Ему угрожали кончиной, –
Он вешал посланца-нахала
На длинном конце парусины.
Он грабил далёкие страны.
Под жизни скитальческой склон
Залечивать старые раны
Поехал на родину он.
И смерть восприял на постели
В одну из морозных ночей
Под северный ропот метели,
Под сдержанный шёпот врачей.
«Не хочет Бог, чтоб каждый верил в Бога…»
Не хочет Бог, чтоб каждый верил в Бога,
Ему