Летом 1932 года Эндрю Фроста не было уже год. Его вдова справлялась. Пахотную землю она сдала в аренду, но оставались еще сад и огород. Старый дом наряду с сараем и хозяйственными постройками постоянно требовали ремонта. Иногда нас с Мозом и Альбертом просили помочь с этим, против чего я не возражал. Я понимал, что нелегко растить Эмми в одиночку, заниматься делами фермы и при этом продолжать работать в Линкольнской школе. Миссис Фрост была доброй женщиной, но над нею словно навсегда нависла огромная туча, а ее улыбка была не такой солнечной, как раньше. Приехав к ней, мы слезли с кузова, и она сразу же приставила нас к делу. Она освободила нас с полей Бледсо не только по доброте душевной. Она вручила Мозу косу и велела косить траву, разросшуюся между деревьями в саду. Нас с Альбертом она отправила строить забор от кроликов вокруг огорода. На зарплату, которую она получала в школе, едва ли можно было прожить, поэтому сад и огород были так важны для нее. Чтобы разнообразить их с Эмми питание долгой зимой, она консервировала овощи и фрукты. Пока мы работали, они с Эмми пололи огород.
– Тебе повезло, что тебе отдали гармонику, – сказал Альберт.
Мы как раз закончили копать яму, и я держал столб, а Альберт засыпал его землей и крепко утрамбовывал.
– Она вечно грозится забрать ее навсегда.
– Она высполняет свои угрозы.
– Если она отберет гармонику, то ей будет больше нечем угрожать мне. Я не против тихой комнаты.
– Она может приказать ДиМарко больше пороть тебя. Ему это понравится.
– Больно только в самом начале, потом боль уходит.
Альберт никогда не подвергался порке, так что ему неоткуда было знать. ДиМарко бил чертовски больно, и после ученик целый день двигался с трудом. Но это правда: такая боль уходила.
– Если бы она знала, как много значит для тебя гармоника на самом деле, она бы сломала ее у тебя на глазах.
– Значит, лучше ей никогда не узнать, – пригрозил я.
– Думаешь, я ей скажу?
– Я уже не знаю, что ты сделаешь.
Альберт схватил меня за грудки и притянул к себе. Он уже покрылся веснушками, и его лицо