– Ты говорил с хозяйкой? – спохватилась я.
– Ага, но все вышло как-то тупо.
Разумеется, в моей жизни по-другому и не бывает.
Слава показал мне сообщения. Сухие и строгие. Сдаем квартиру завтра в двенадцать. Никаких одолжений. Ничего.
Хочется расплакаться от обиды. Только мне показалось, что моя жизнь встала на рельсы. Только показалось, что меня ждет нечто крутое, что с этой квартирой, с этим соседством что-то изменится, как пузырь лопнул.
– Что мне делать-то, Слав? Мне куда, мать его, деваться?
И снова этот жест. Типичный жест мужского отказа.
– Можешь пожить со мной на даче у родителей Савы, – сказал он таким тоном, что стало ясно: нет, не могу.
– Потрясающе, Слав, прям моя мечта. То, за что я платила деньги. За дачу родителей Савы.
– Эй, насчет денег не переживай, мы с новой рекламы «куры-гниль» все вернем.
– Реклама «куры-гниль»?
– Ага. Прикинь, нам заказали рекламу.
– Чего?
Во-первых, я явно упустила момент, когда курица-гриль превратилась в куру-гниль. Во-вторых, реклама ларька – кому это надо?
– Ага, тут где-то ходит девушка эта… которая открывает постироничную кофейню.
– Что-о-о?
– Ага. Еще название такое тупое. Может, ты знаешь ее. Мы с ней знакомились как-то, красивая такая, Ива зовут. Она где-то здесь бродит.
Ива. Я знала только одну Иву. И знала я ее, как любая девушка знает другую девушку, которая в сотни раз красивее ее.
Ива – длинноногая, смуглая, с голубыми глазами и короткой стильной стрижкой. Ива, у которой идеальная улыбка и смех диснеевской принцессы. Ее будто вырвали из какого-то слишком красивого и идеального мира и через волшебный портал отправили сюда. Фея, затерянная в грешном мире. Рядом с ней хотелось только одного – самоуничтожиться к черту от своего уродства.
У Ивы была особенность: на любой вечеринке, где бы она ни появлялась, создавалось ощущение, что это ее день рождения. От распития водки в подворотне до изысканного вечера на закрытом рейве – где угодно, стоило лишь возникнуть Иве, тут же начинало казаться, что все пришли заполучить толику ее внимания, словно благословение.
Я завидовала ей черной завистью. Не длиннющим ногам, красивой улыбке и не идеальной стильной стрижке, а ее раскрепощенности, ее всепоглощающей открытости.
Но я помню Иву в барах. Помню, как она металась от столика к столику в своей распахнутой рубашке и крошечном топике, помню, как увлеченно она болтала что-то заумное: то ли о гендерной теории, то ли еще о чем-то таком. Помню, как я жалась в углу, не решаясь заговорить с ней, и просто наблюдала, будто в кинотеатре.
И я слишком отчетливо помню парней, которые с ней якобы разговаривали. Пока Ива блистала своими интеллектуальными