Джин оторвала глаза от комикса, осмотрелась, спросила:
– В твоей голове?
– В моей голове.
На поиск героя девчонка затрачивает около трёх минут, но никого занимательного в толпе не находит. Она обращается взглядом ко мне.
Я показываю ей лицо напротив.
– Видишь Виктора на тех рядах?
Джин прищуривается.
Наш русский друг по-прежнему находится в окружении Нильского проспекта и тандема Фриман-Стюарт.
– Ты оставил его в сомнительной компании, – замечает она.
– Она ему не нужна, – говорю я. – Он уже полчаса с кем-то переписывается.
Джин всматривается в силуэт белёсых кудрей и усмехается.
– Влюбился мальчик.
– Он поднял глаза! – восклицаю я, преследуя движения своего героя. – Меняем кадр.
– Кто же собеседник Виктора Полански? – комментирует Джин. – А может, собеседница?
Камера отдаляется от героя, с надеждой поднявшего глаза вверх.
Камера пролетает над множеством голов, запечатляет в кадре множество лиц, кучу бессмысленных реплик, но, опять же повторюсь, они нам не нужны. Нам нужен только тот герой, которого ищет наш влюблённый Виктор. Нам нужен тот, кто также оторвал глаза от экрана и ищет Виктора в этом абсурдном сборище, от которого режиссёры фильма предпочли сбежать.
Камера высматривает собеседника главного героя.
Но где он?
– Вот она, – шепчет Джин и указывает кивком.
Если спуститься взглядом вниз по нашим трибунам, можно заметить нашу с Джин ровесницу с телефоном в руках. У неё светлые волосы, скромный выбор одежды и так же скучающе, тоскливо поднята голова в поисках кого-то, с кем телефон её роднит.
Камера демонстрирует нам обоих героев.
Режиссёр доволен, но чего-то не хватает.
– А теперь, задумчиво произношу я. – Когда оба героя предстали нашему объективу, можем… показать расстояние между ними?
У Джин идея получше.
– Их одиночество в толпе, – говорит она.
– То есть, наше кино не драма о двух возлюбленных? – я улыбаюсь.
– Копни глубже, – Джин вздёргивает бровью. – Не делай искусство общепринятым.
– Я могу сделать предмет искусства о любви.
– Если только о несчастной, – замечает девчонка. – Счастливое искусство никого не интересует, тем более – его даже не существует.
Я усмехаюсь.
– Кино – это травма, – говорю я и объясняю: – Так Финчер сказал.
Кадр плавно исчезает, кино заканчивается, а зрители молча выходят из зала. Конец незаконченной истории. Режиссёры с хандрой обращаются к происходящему у них под носом и не могут отыскать интересных сюжетов, да и не пытаются найти их.
Меня дёргают за рукав.
Это Джин.
– У меня серьёзная проблема, – говорит она.
– Я найду ей решение?
– Определённо.
Джин внимательно всматривается