– О жизни…
– О жизни – это хорошо! И название неплохое – с подзадоринкой! Не модернист, часом?
– Нет, он с Урала.
– С Урала иной раз такие модернисты выскакивают, что нашим московским сто очков вперед дадут. Ладно, беру! – Он сунул папку в стол и, снова взяв ручку-ракету, стал внимательно читать заявление.
Как раз в тот момент, когда он налагал резолюцию «Выдать» и выводил свою подпись, такую витиеватую, что подделать ее мог только изощренный каллиграф, и то после многодневной тренировки, дверь приоткрылась и в кабинет вошла Анка. На ней были безумно модные в ту пору джинсы-стрейч, бескомпромиссно обтягивавшие ее длинные ноги, замшевая курточка с бахромой и полупрозрачная блузка, под которой самостоятельно жила, не соблюдаемая бюстгальтером, грудь. Волосы она теперь, оказывается, собирала в пучок, скрепленный какой-то оплеткой из разноцветных кожаных ремешков.
– Привет! – сказала она, абсолютно не удивившись встрече со мной.
Анка подпорхнула к столу и, наклонившись, поцеловала Николая Николаевича в макушку, при этом как-то совсем по-кордебалетному откинув ножку. Это уже – персонально для меня. Лицо Горынина из строго-сосредоточенного тут же сделалось нежно-беспомощным. Потом опять – строго-сосредоточенным. Потом опять – нежно-беспомощным. Наконец – нежно-строго-сосредоточенно-беспомощным.
– Чего явилась-то? – спросил он.
– Та-ак, по пути. Чурменяев пообедать пригласил.
– Ох, Анна! Опять народ языки чесать будет… Там, – он показал пальцем вверх, – уже знают.
– Ну и пусть знают. Я, может, замуж за него пойду! – сказала она и поглядела в мою сторону.
– Ага… Ты замуж пойдешь, а он за границу сбежит!
– А я с ним!
– Вот и ехала бы с Журавленко!
– Журавленко – извращенец: его только Генри Миллер возбуждает.
– Ты что несешь! Хорошо, здесь все свои…
В это время снова раздался звонок – обыкновенного телефона.
– Алло… Привет от старых штиблет… – развязно отозвался Горынин. – Только что разговаривал с твоим шефом. Совсем у них там из-за этого «Бейкера» крыша съехала… Какая уж тут контрпропаганда, если Чурменяев вам позвонил и вы перед ним расстилаетесь. Значит, Горынин – зверь, а в ЦК добрые дяди с маковыми плюшками! (Николай Николаевич снова что-то черкнул на календаре.) Тогда нечего с этой диссидентурой бороться, берите их к себе на работу – и дело с концом! Что?.. Да объяснял – не понимает… Ну, я же машины, как курица яйца, не несу, придется у хорошего человека оттяпать. А он тоже к вам побежит. Вникаешь?..
Судя по интонации и расслабленным мышцам лица, теперь он говорил с ровней, скорее всего с Журавленко. Анка подошла ко мне, положила на мою грудь руку, наманикюренными ноготками осторожно залезла за край рубашки и пощекотала кожу – меня тряхануло, как током.
– Это ты звонил?
– Да.
– Зачем?
– Не