Парижский апофегей козленка. Юрий Поляков

Вранье затягивает, и я рассказал, как после блестящего выступления Жгутовича в зале долго не смолкали аплодисменты и как потом я в знак благодарности пригласил его на ужин, естественно, все расходы взяв на себя. В этом месте я чуть не засмеялся. Я говорил все это без единой паузы, втискивая слово в слово, фразу в фразу так, чтобы перебить меня было невозможно. Я уверял, будто бы Стас каждые пять минут бегал в холл звонить домой, но линия была фатально занята, ибо наша Миусская телефонная станция, самая старая в Москве, построена еще до революции, а во время мятежа левых эсеров в 1918 году в нее угодил снаряд, и последствия этого сказываются по сей день, в чем мадам Жгутович могла собственнолично убедиться, не дождавшись звонка от мужа! Все это я тараторил до тех пор, пока не довел супругов до дверей и не выпустил на улицу, где обилие пространства позволяло разрешить им свой семейный конфликт в самых адекватных формах. Перед тем как вернуться к Витьку, я забежал вниз, в туалетную комнату, чтобы смыть пот, выступивший на моем лице от «амораловки» и изнуряющего вранья.

      5. Покинутый мужчина

      Когда я вернулся к нашему столику, там никого не было, а метрдотельша смотрела на меня как-то странно.

      – А вот здесь парень сидел? – спросил я.

      – Этот маньяк в нечищеных ботинках? – отозвался со своего места наблюдательный Закусонский.

      – Почему маньяк? – удивился я. – Очень талантливый молодой писатель.

      – Так уж и талантливый? – ухмыльнулся Закусонский.

      Он, будучи настоящим критиком, твердо считал талант своей глубоко личной принадлежностью и наличие талантов у кого-либо еще полагал такой же нелепостью, как копыта у болонки.

      – Этот твой молодой талант схватил Надюху и уволок…

      – Куда?

      – В грот любви! – обронил мерзавец Одуев, покидавший ресторан в обнимку со своей школьницей.

      – Стишки ей читать будет, – добавил Закусонский с интонацией, в которой заключалась зоологическая ненависть ко всем жанрам литературы без исключения.

      – При чем тут стихи? – разозлился я. – Он пишет… Ну, допустим, прозу…

      – Ах, бросьте, – засмеялся Закусонский, подмигнув нашему ресторанному обходчику Гере, деликатно шакалившему возле столика, где, уронив голову между пустых бутылок, спала незнакомка.

      Тем временем к столику приблизилась строгая метрдотельша:

      – Учтите, если Надежда не вернется через полчаса, я переведу ее в посудомойки!

      – А если она не виновата, если он насильник! – заступился за Надюху глумливый Закусонский.

      – Так не бывает… Писатель, а такой ерунды не знаете! – отрезала метрдотельша.

      Они не вернулись. Не вернулись ни через полчаса, ни через час… Они вообще не вернулись в тот вечер. Ресторан начал пустеть. Очнувшись, незнакомка допила шампанское, подкрасила губы и ушла, твердо печатая шаг. Чурменяев с иностранцами, нализавшимися совершенно по-русски, уехал догуливать в «Метрополь». Я прождал до самого закрытия ресторана, когда уже притушили свет и официанты