…Но проходит несколько световых лет в разомкнутом пространстве, и все беглецы проявляются в Центре культурных советских евреев, или на вернисаже культурных советских выкрестов проездом, или в какой-нибудь ещё тусовке ярко выраженного русскоязычного свойства. А подвижники и первопроходцы московского иврита, демонстративно углубившиеся в “Гаарец”, едва сойдя с трапа в Бен-Гурионе, сегодня либо двигают здешнюю русскоязычную прессу вперёд к рентабельности, либо, хуже того, пытаются “консолидировать общину”, из которой 5,45 % готово их для этого видеть в кнессете. Прощай, вересковый мёд ханаанского мифа. Здравствуй, не совсем шотландский король на зелёной поляне под стенами Старого Города. Наступают “Дни Москвы в Иерусалиме”, и выходим мы из-под камня, щурясь на белый свет, сколько нас там было: и старый горбатый карлик, и мальчик пятнадцати лет, и некто лысый в очках, похожий на Йоси Сарида. Это, если кто не понял, был наш групповой автопортрет. Мы, как выше сказано, дожили. До “Дней Москвы”.
Как мы пели за деньги
Совместно с Арканом Каривом, Демьяном Кудрявцевым, Арсеном Ревазовым
Мы стареем, это неизбежно. Мы теряем лёгкость на подъём, спонтанность, чувство юмора; один из нас с ужасающей быстротой теряет волосы на голове. Мы всё меньше интересуемся женщинами и всё больше – хорошим обедом, желательно – за счёт заведения, кто бы им ни был. Былое презрение к деньгам постепенно сменяется бережливостью, граничащей со скопидомством: наших избранниц уже не ожидает ужин даже в дешёвой “Наргиле”. С трудом втягивая воздух в прокуренные лёгкие, безо всякого желания – по одной лишь обязанности, мы тащимся с ними, проклиная хамсин и безденежье, на прогулку по Старому Городу. Там мы отдаём последнюю дань романтике и читаем специально подготовленные для этой цели стихи:
Когда бы реки повернули к нам
последнею водой к Иерусалиму
где жили мы
полуденным палимы
то
ту
которую
до этого не знал
я звал бы анну
Анна!
и она
не проходила б мимо…[38]
Отдекламировав, мы совершаем ритуальный первый поцелуй, затем куём железо: деловито ловим таксомотор и через три минуты уже варим кофе – “ты здесь совсем один живёшь?” – в нашей центровой квартире. Редкие отказы (“ой, может, не надо… мама будет волноваться… мне сегодня нельзя…”) воспринимаются с плохо скрываемым облегчением, отчего становятся более частыми. Дверь за посетительницей закрывается, собака укладывается на коврике, честно-просительное выражение нашего лица сменяется дориан-греевской