Причем возникла непростая и очень напряженная ситуация: одного лишь отказа от научного метода для защиты этой ахиллесовой пяты недостаточно. У любого национального нарратива есть также своего рода экспортное применение, то есть он должен в определенной степени, целиком или частично, признаваться и в других странах. Если же просто провозгласить, что варяги – это славяне и никаких шведов в Руси от Черного моря до Балтийского никогда не было, не утруждая себя доказательствами и ссылками на письменные источники, то этот вариант в Европе принят не будет с вытекающими политическими последствиями. Далее, просто отгородиться от Европы и ее исторической науки также не получится, поскольку с европейскими странами были и остаются интенсивные политические и экономические связи, многие русские учились и учатся в европейских университетах. Таким образом, всегда существуют каналы, через которые европейцы могут «смущать умы» русских людей явным несоответствием свидетельств письменных источников с утверждениями из «Синопсиса» или какой другой работы. Из этого также вытекает и «чего России предосудительного», и различные политическими последствия.
Миллер, таким образом, бросил вызов русскому историческому нарративу, заставив его сторонников заняться интенсивной работой на тему того, каким образом создать научные основания для славянства призванных варягов. Сам Миллер пал в неравной борьбе, но его знамя вскоре было поднято другими исследователями, охочими до смущения русских умов.
Глава четвертая. Борьба за историю
Несмотря на то что первый спор о варягах кончился победой Ломоносова, правда, достигнутой не сколько научными, сколько административными способами, исчезновение идей, «для России предосудительных», не произошло. Поскольку сам спор был непубличным, он почти совершенно не отразился в исторической публицистике и остался лишь в документах Академии наук, которые стали доступны исследователям много десятилетий спустя, можно было ожидать, что концепция Миллера будет совершенно забыта. Тем не менее по прошествии нескольких десятилетий спор о варягах возобновился с новой силой.
В работах по историографии причины такого странного положения дел почти не получили объяснения, если только не считать ссылок на злоумышляющих немцев, которые постоянно писали что-то оскорбительное для русской истории, и из немецкой литературы эти крамольные идеи переходили в русскую историческую литературу. Доля