– У меня нет иного способа… Я ее люблю до страсти, до потери разума! – воскликнул Шумский. – А она на меня и смотреть не хочет… Она со мной охотно беседует и ласкова, любезна… Но чуть я единым словом промолвлюсь об моей к ней любви – она так и застынет, так ее и поведет всю или скорчит, будто ледяной водой окатили с головы… Что ж мне делать? Ну, рассуди…
Наступило молчание. Квашнин пожал плечами, вздохнул и двинулся…
– Куда же ты?
– Домой… три часа… Да и всех пора разогнать. Они рады у тебя до следующего дня сидеть… Будешь завтра на позорище?.. Ну, на этом представленьи новых немецких паяцев, что балаган поставили на Дворцовой площади?
– Нет, не буду…
– Отчего? Весь город собирается, билеты все уже с неделю разобраны! Да и у тебя билет взят…
– Не могу. И рад бы, да нельзя. Она с отцом там будет. Вчера сказывала, – отозвался Шумский задумчиво.
Квашнин развел широко руками и театрально наклонился перед товарищем..
– Ничего не понимаю… Видаешь обоих, и отца и дочь, беседуешь… А когда где можно повстречать барона или красавицу – бежишь, как от кредиторов…
– А дело, Петя, простое. Проще нет. После узнаешь. Ну, прости… И то пора спать. Скажи им там, что я уже в постели… Да… стой. Вот еще просьба… Возьми письмо да завтра занеси в почтамт, тебе ведь мимо…
Квашнин взял конверт с письмом со стола и прочел адрес с именем Аракчеева.
– Тятеньке!.. Родителю? Небось денег просишь?
– А то что же? О чем мне, кроме денег, писать этому дураку…
Квашнин тряхнул укоризненно головой, пожал руку Шумскому и плавно вышел из спальни. В квартире было уже пусто, тихо и темно. Гости, не простясь с хозяином, уже разъехались.
«Сущий трактир!» – подумал Квашнин.
Глава III
Наутро в квартире Шумского было мертво тихо до полудня, так как хозяин, поздно, иногда с рассветом, ложившийся спать, вставал не ранее первого или второго часа дня. Обыкновенно, проснувшись, Шумский оставался по целому часу в постели, пил чай, принимал так, лежа, завернувшего по дороге приятеля и болтал с ним или читал книгу. Понежившись, он вставал и одевался. Копчик объявлял заезжим гостям двояко: или «барин почивают», или «барин нежутся».
На этот раз в небольшой горнице около передней, где стояли шкафы с платьем, мундирами и всякой разнообразной амуницией богатого офицера, было нечто особенное.
Обыкновенно горница эта бывала заперта, или же в ней возился, прибираясь, один Копчик. Теперь в ней сидела женщина лет пятидесяти, одетая как простая дворовая женщина: