– Да иди ты, придурок, – спокойно отстранилась Маша. – Историю надо было лучше учить, тогда бы так трепыхаться не пришлось. И обе, повторяю для глухонемых, обе-две Марии, и Иисус Христос, и предшественник его идейный Гилел, и Иоанн Креститель, и все апостолы, и основатель христианской церкви апостол Павел, который к тем двенадцати не имеет отношения (это тебе для расширения кругозора) – все были чистокровными евреями… Все до единого! Представь себе, недоумок! А русских тогда ещё и в помине не было, при всей моей к нам любви. Просто не было про нас тогда в истории ни слуху ни духу. Больше тысячи лет не было после Христа и Девы Марии. Так что заткнись!
– Сама, сука, заткнись, убью! – Он замахнулся, готовый ударить, а потом бить, бить, бить, долго, безжалостно, вколачивая в неё святую, попранную ею истину, но неожиданно остановился, сбитый с толку собственным открытием, ткнувшимся в висок. – Так ты, оказывается, за русскую себя выдаёшь, а сама подпольная еврейка! – заорал он изумлённо. – Как я раньше не видел, жидовка, настоящая жидовка! Жидовина, грязная сволочь! Бог наш русский, Иисус Христос, тебя покарает! Громом тебя в первую же грозу грохнет! – стонал Витька вслед удаляющейся Маше.
Она обернулась и с улыбкой произнесла, доконав Витьку:
– Неуч, придурок вонючий, нет русского Бога! Бог он для всех конфессий один. Вот такая незадача – и у евреев, и у христиан, и у мусульман один и тот же Бог. Один! Другого нет! Пророки и убеждения разные, а Бог один! Учись, нацбол, малограмотный!
И, совершенно беззаботно рассмеявшись, распахнула массивную дверь в сверкающую и благоухающую, уже почти весеннюю улицу. Радостное настроение вернулось и бежало за ней вприпрыжку вдоль залитой солнцем аллеи.
Вечером за ужином (на этот раз Гордеев заказал его на семнадцатом этаже новой высотки) она рассказывала, искусно, с юмором приправляя реальную солянку события специями подробностей, приходящими ей в голову по ходу повествования: «Перепутал наш глубоко верующий русофил Пресвятую Деву Марию с Марией Магдалиной! – совсем у парня мозги отшибло. Ты бы видел, как он побледнел, когда услышал, что у всех, представляешь, у всех Бог один, включая и ненавистных ему евреев с мусульманами». Ренат слушал внимательно и удивлялся не её рассказу (таких фруктов он знал немало – его тема), а тому, что впервые видел, какой разговорчивой и открытой может быть Маша.
Прозрачная от пола до потолка стена ресторана, который Ренат окрестил «Хрустальной башней», темнела, едва подсвеченная играющими огнями вечернего города далеко внизу, а они, двое, парили над ним на сказочном и по-восточному щедром ковре-самолёте. Ренат, по ироничному определению Маши, рафинированный сноб и сибарит, любил и умел удивлять своих дам. «Ну, что ж, у каждого своё право на коллекцию недостатков», –