По правилам бокса. Дмитрий Александрович Чернов

я по бинту и превращается в овалообразное пятно розового цвета. За первой летит вторая, третья и четвертая капля, потом на какое-то время кровь останавливается. Правый бинт уже полностью красный и влажный. Это пятый провальный бой подряд за этот год – признак тлеющей в костре моей 20-ти летней карьеры в профессионалах.

      Пятнадцать минут назад меня вырубил 6 дюймовый 176 фунтовый коротконогий мексиканец с железо-бетонной челюстью папуаса и длиннющими проводами-руками. Тупой как пень с здоровенными гайками вместо кулаков он был действительно хорош. Хорош – то есть лучше, чем я.

      Сколько раундов мы протанцевали в обтянутыми канатами четырехугольнике точно сказать не могу. Первый был за мной. Это точно. Я был прекрасен в своих движениях, перебирая шустрые ноги из угла-в-угол ринга. В детстве мать меня отдала на гимнастику, где девчонки пытались сделать из меня такую же как они девчонку с умениями садиться на шпагат и делать «мостик», с шпагата переходить на «мостик», и, с «мостика» переходить на шпагат обратно. А в черством мужском поединке всегда выигрывает тот, кто хоть немного может извиваться. В основном, с «мостика» на шпагат.

      Знатные его руки, были чуть короче моих, что несомненно на длинной дистанции давало мне преимущество. Быстрые ноги, длинные руки – я держал его в дураках, не давая даже приблизиться ни на пару дюймов. Кидать прямые при таких условиях – это как бомбить артиллерией по пехоте. Пушечное мясо – примерно на то и становилось походить с каждым вынесенным в противоход ему ударом окровавленное мексиканское сомбреро. Справедливость в такие моменты искать не приходится. Каждый второй прямой в нос, согласно статистике, заставляет задуматься о целесообразности происходящего. На злобу ликующей толпе кровь хлещет на настил, а грудь начинает заливаться красной акварелью. Зрелище не из приятных, если опять же смотреть от первого лица. Два болвана стучат друг другу по голове, а люди, что хлопают в такт хлопкам по морде, осознанно превращают другого человека в овощ. Лоботомия, за которую не плохо так платят.

      И я тоже тут. Птица внутри заваленной камнями пещеры. Это не было моим призванием, это не было «мои делом». Я просто зарабатывал тем, что умел как следует бить людей. Насиловал их организм пожёстче, доставляя свои кулаки внутрь каждой души моих противников-соперников. Деньги – все, что мне нужно было от происходящего. За вечер, в лучшие свои годы, я мог заработать до 700 долларов только за один бой. В один из дней августа 1963 года я дрался в один вечер 4 раза. Два дня я был в коме, что стоило им 50000 песо. Кровь продолжала капать на правый бинт. Пять. Шесть. Семь.

      В подпольных боксерских клубах проигравший мог получить гораздо больше победителя. Ставки лились рекой, неприкрытой продажностью и баснословными суммами брокерам. Деньги, что все чаще приходили в эти подвалы, цокали имели преступный источник своего происхождения. Мексиканец, канадец, испанец, русский и любой другой мог стоять на выходе из злачных мест без единой царапины на лице с набитой сумкой песо, франков, юаней, шиллингов. Когда я впал в комму, на моей руке два дня весел кейс, прикреплённый ко мне же номерными наручниками, ключ от которого был аккуратно привязан к моим яйцам.