– И кажется, еще ни разу не составили ему компанию за этот месяц, со дня его возвращения домой? – едко осведомился Анри.
– За месяц и две недели, – бесстрашно поправила его Мари-Лор. – Я покинула Париж седьмого июля и уехала из Приморских Альп, чтобы встретиться с вами, – с тех пор прошло ровно сорок семь дней.
Ее горький тон так ясно подчеркивал всю невыносимую тяжесть, всю муку этих сорока семи дней, что в салоне снова нависла неловкая тишина. Однако Сандра, как опытная хозяйка дома, еще раз попыталась вернуть беседу в мирное русло.
– А я вот о чем думаю, – сказала она, – мы обязательно должны разослать приглашения на бал, – я имею в виду, по случаю возвращения блудного сына, помните?.. Ну как же, мы ведь решили, что устроим прием в конце сентября, и даже дату назначили, вот только я забыла какую. О господи, что у меня с головой! – добавила она, тряся означенной головой и отказавшись на мгновение от своей гордой осанки.
Вторая мадам Крессон с давних пор старалась высоко держать голову, дабы подчеркнуть свои прерогативы и свое кокетство. «Что для женщины самое главное? – восклицала она (увы, все чаще и чаще, ибо у нее больше не осталось никаких выдающихся качеств, если не считать лишних двадцати килограммов). – Главное – осанка, достоинство, высоко поднятая голова, словом, нечто незыблемое, перед чем будет преклоняться весь свет! Вот наше оружие и одновременно наша защита, уж поверьте мне!»
Однажды Анри, не выдержав, заметил ей, что важнее всего не держать голову высоко, а сделать так, чтобы в этой голове хоть что-нибудь было.
– Иначе, – добавил он, – похваляться высоко поднятой головой – все равно что трясти погремушку.
– Говори что хочешь, Анри, но шея, плечи и затылок женщины непреложно свидетельствуют о ее образованности и достоинстве.
На что ее супруг ответил, пожав могучими плечами:
– Каждый гордится чем может.
– Итак, завтра же беремся за дело, не правда ли, Мари-Лор? Нужно будет написать не менее трехсот приглашений. Не знаю, отдаете ли вы себе отчет…
– И не забудьте пастушек, – съязвил Филипп. – Их обязательно нужно пригласить.
Он пытался развеселить сотрапезников, но атмосфера явно была слишком натянутой.
– Вы полагаете, что он их пригласил бы, если бы встретил? – саркастически спросила Мари-Лор. – Благодарите Бога, если он не утопит их в болоте…
И она умолкла, приняв вид покорной мученицы.
Со времени несчастного случая в доме Крессонов перестали называть Людовика по имени, – в их понимании, настоящий Людовик был мертв. О нем говорили «он» и обсуждали все, что имело к нему отношение, так, словно его здесь не было. Впрочем, и сам Людовик при этом, как правило, рассеянно смотрел в окно, озирая сельский пейзаж.
Анри Крессон взглянул на Мари-Лор и вдруг спросил ее елейным тоном:
– Дорогая Мари-Лор, вы так привержены точности; не скажете ли мне, который час?
– Почти восемь часов двадцать минут, – ответила та, не поднимая глаз