Потоп. Генрик Сенкевич

по ней золотыми букетами цветов. Рыцари остановились, видя, что в глубине комнаты за столом, заваленным бумагами, сидели два человека и о чем-то оживленно разговаривали. Один из них, молодой, одетый в иностранный костюм, в парике с длинными локонами, шептал что-то на ухо старшему, который слушал его, наморщив лоб, и утвердительно кивал головой. Он так был занят разговором, что не заметил вошедших. Это был человек лет сорока, огромного роста, одетый в пунцовый польский кунтуш, застегнутый у шеи дорогими застежками. В крупных чертах его лица была гордость, величие, мощь. Это было гневное, львиное лицо воина и властелина. Длинные, свесившиеся усы придавали ему угрюмость, и во всем лице была какая-то каменная мощь. Во всей его фигуре было что-то величественное, и комната, в которую вошли рыцари, показалась им слишком тесной для него. В нем с первого взгляда можно было узнать Януша Радзивилла, князя на Биржах и Дубинке, воеводу виленского и великого гетмана литовского, человека, столь мощного, гордого и властолюбивого, что ему было тесно не только в его огромных имениях, но даже на Жмуди и на Литве.

      Младший его товарищ, в длинном парике, был его двоюродный брат, князь Богуслав, конюший Великого княжества Литовского.

      Они шептались еще о чем-то с минуту, не замечая вошедших; наконец Богуслав громко сказал:

      – Я оставляю свою подпись на документе и уезжаю.

      – Если это нужно, то уезжайте, ваше сиятельство, – сказал Януш, – хотя я бы предпочел, чтобы вы остались. Ведь неизвестно, что может случиться.

      – Вы все обдумали, ваше сиятельство, а там важные дела…

      – Да хранит тебя Бог, и да хранит он наш дом!

      – Adieu, mon frère[15].

      – Adieu.

      Князья пожали друг другу руки, и конюший поспешно вышел; гетман обратился к приезжим:

      – Извините, панове, что я заставил вас ждать, – сказал он медленно низким голосом, – но теперь и время, и внимание разрываются на части. Я уже слышал ваше мнение и душевно обрадовался, что Бог посылает ко мне в столь тяжелую минуту таких рыцарей. Садитесь, дорогие гости. Кто из вас – Ян Скшетуский?

      – К услугам вашего сиятельства, – ответил Ян.

      – Так это вы староста… забыл…

      – Я не староста, – ответил Ян.

      – Как? – воскликнул князь, насупив мощные брови. – Да разве вам не дали староства за то, что вы сделали под Збаражем?

      – Я никогда не хлопотал об этом.

      – Они обязаны были это сделать! Как? Что вы говорите? Ничем не наградили? Забыли? Это меня удивляет. Впрочем, чему удивляться? Теперь ведь награждают только тех, кто умеет низко кланяться. Слава богу, что вы приехали сюда, у нас память не так коротка, чтобы забыть чьи-нибудь заслуги, в том числе и ваши, пан полковник Володыевский!

      – Но я еще не заслужил…

      – Предоставьте это знать мне, а пока возьмите вот этот документ, явленный в Россиенах, коим мы предоставляем вам в пожизненное владение имение Дыдкемы. Это недурной кусок земли: ее каждую весну вспахивают